Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Все три «рыцаря» из свиты «мессира» высказались по поводу расстрела. Роль Азазелло – быть исполнителем, его главное достоинство – точность и скорость. Никакой рефлексии по поводу тех поручений, которые ему надлежит выполнить, в его сознании нет, и вообще никаких мыслей нет, кроме абсолютной убежденности, что приказ обязателен для исполнения. Поэтому вопрос Маргариты: «Вы его застрелили?» – он понимает как сомнение в том, что он исполнил приказ «мессира». Поэтому в риторическом вопросе Азазелло: «Как же его не застрелить?» – отчетливо слышна интонация недоумения исполнительного порученца: «Как же не выполнить приказа? Приказы надо выполнять». Но читатель схватывает на лету только интонацию уверенности в необходимости совершенного, которую принимает за идею оправданности убийства барона. И видя, что Азазелло убежден в объективной необходимости расстрела, читатель вынужденно принимает фразу палача – «его обязательно надо застрелить» – за формулу высшей справедливости.

Л. Баткин, изучая фигуру Сталина, в аспекте его способа мыслить и говорить, особое внимание уделил феномену «железной логики» генсека. И, к своему немалому удивлению, обнаружил, что никакой логики нет вообще. Он открыл нечто удивительное, что «мысль Сталина не движется к выводам, а только имитирует это движение. Бесконечные тавтологии, вопрос – ответ. «Классическое толчение воды в ступе»[20].

Реплика Азазелло: «Как же его не застрелить? Его обязательно надо застрелить», – это прямое копирование «логики» речи генсека, это «эхо» его речи. Но это же – и тиражирование формулы приговора, превращение действия «застрелить» во что-то обыденное, естественное, само собой разумеющееся, в норму жизни.

Коровьев, по своему обыкновению, фальшивит и переигрывает в своем мнимом сочувствии чужому переживанию. Это его специфическая шутовская игра в «доброго следователя». Мы видели это театральное представление с разделением на «доброго» и «злого» представителя власти в сцене приезда «киевского дядьки». Пародийно изображая свою взволнованность событием убийства, Коровьев осмеивает саму человеческую реакцию на факт убийства, потрясенность человека этим событием. Для Коровьева – эта реакция шока означает только человеческую слабость, и она его искренне смешит, еще и потому, что на место расстреливаемого Коровьеву легко всегда подставить впечатлительного собеседника. Только тому, кто убивает постоянно и знает наизусть этот вид деятельности, может быть смешна взволнованность новичка, ставшего впервые участником такого «прозаического» действа.

Кот подхватывает на лету шутку Коровьева и продолжает развивать ее, доведя до очевидного абсурда. Ведь, в самом деле, может быть лишь что-то одно: или истерика, или облизывание ложки с икрой. Ясно, что кот свой выбор между «истерикой» и «икрой» давно сделал, и этот выбор логически неоспорим и очевиден: икра лучше, чем истерика. Быть палачом при Воланде – это иметь все материальные блага, одно из которых в русском языке обозначено фразеологизмом «есть икру ложками».

В следующем фрагменте этой дружеской беседы у камелька при свечах будет сформулировано очень важное условие палаческой работы в ту эпоху. Маргариту волнует, не было ли слышно «снаружи» «музыки и… грохота». И Коровьев внушительно ответил: «Это надо делать так, чтобы не было слышно. Это поаккуратнее надо делать». Здесь сформулировано важнейшее правило работы «известного учреждения».

В ответе используются указательные местоимения далеко не случайно. Попробуйте на их место поставьте номинативные обороты. Это попросту невозможно, потому что у ЭТОГО нет имени в человеческом языке. За этим местоимением зияет вход в настоящую преисподнюю.

По всем подразделениям «известного учреждения» отдавались такие приказы, писались инструкции по технике безопасности, чтобы «это поаккуратнее надо делать».

Примечание: Автор, сам петербуржец, свидетельствует, что в городе, тогда называвшемся Ленинградом, упорно сохраняются устные рассказы о том, что по ночам вокруг Большого Дома – народное название здания на Литейном проспекте, где размещался местный НКВД, – стояли грузовики с включенными моторами, чтобы заглушать крики истязуемых, выстрелы и другие звуки «великого бала сатаны».