– Да, верно. По правде говоря, я ощутил руку Господа на себе в тот момент, когда опустил копье и пришпорил коня, завидев знамена принца. – Лоренцо перекрестился. – В остальном все было как обычно – шум и крики, неразбериха, ни мгновения, чтобы оглядеться вокруг или задуматься о своей судьбе. Завтра я с радостью поведаю вам обо всем, что сохранила память о тех событиях. – Он улыбнулся. – Но не сейчас. История эта уже набила мне оскомину. На самом деле я бы предпочел поговорить о том, что нам следует предпринять в дальнейшем.
«Я расспрошу, я вытащу из него и всех остальных мельчайшие детали, пока герр Манфред с огорчением не решит, что долг зовет его на родину в Саксонию. Быть может, я подберусь к кому-то, кто явился сюда из другого времени и вторгся в судьбу истории. Хотя уверенности нет», – подумал Эверард.
От того, что ему было известно, стыла кровь в жилах.
1137 год от Рождества Христова
30 октября (по юлианскому календарю)
Под белесым небом, стесненные дорогой, бегущей с гор на запад к Сипонто по побережью Адриатического моря, кучкой стояли домики, которые и составляли деревушку Риньяно. Рассветное солнце, низко поднявшись над сжатыми полями, лесами и садами, тронутыми увяданием, затушевало дымкой горизонты Северной Апулии. Воздух был прохладен и неподвижен. Знамена в лагерях противников поникли, палатки провисли от влаги.
Их разделяло около мили абсолютно голой земли, пересеченной дорогой. Дым от нескольких костров столбами уходил в небо. Скрежет, бряцание оружия, крики готовящихся к битве воинов заполняли ночь.
Вчера король Рожер и герцог Райнальф провели совещание. Единственным, кто пытался предотвратить кровопролитие, был Бернар, всеми почитаемый аббат монастыря в Клерво. Однако Райнальф, распаленный жаждой мести, настаивал на сражении, а Рожер был упоен одержанными победами. Бернар к тому же принадлежал к сторонникам папы Иннокентия.
Сегодня они сойдутся в битве.
Король решительно шагнул вперед, блеснув кольчугой, и ударил кулаком в раскрытую ладонь.
– По седлам и приготовиться! – воскликнул он.
Голос его прозвучал подобно львиному рыку. По-львиному крупными были и черты лица Рожера, обрамленного черной бородой, но глаза его сияли голубизной, как у викингов. Король взглянул на человека, который делил с ним шатер и развлекал его рассказами перед сном, когда дневные дела были завершены.
– Почему ты так мрачен в этот величайший из дней? – весело спросил Рожер. – Думаю, что джинн вроде тебя… Боишься, что святой отец загонит тебя назад в бутылку?
Мэнсон Эверард выдавил из себя улыбку:
– По крайней мере, пусть бутылка будет христианской да с вином на донышке.
Шутка прозвучала резко.
Рожер испытывал уважение к собеседнику. Король отличался крепким сложением, но его спутник был еще крепче. Хотя он удивлял короля не только статью.
История его жизни выглядела незатейливо.
Внебрачный ребенок англо-норманнского рыцаря Мэнс Эверард несколько лет назад покинул Англию в поисках счастья. Подобно многим соотечественникам, со временем он оказался в варяжской страже константинопольского императора, сражался с печенегскими варварами, но, будучи католиком, утратил пыл, когда византийцы двинулись на владения крестоносцев. Уйдя со службы с увесистым кошельком заработанных и добытых денег, он продвигался на запад, пока не высадился в Бари, неподалеку отсюда. Некоторое время провел в этих местах, предаваясь развлечениям. Услышал много рассказов о короле Рожере, третьего сына которого – Танкреда – назначили правителем города. Когда Рожер, усмирив мятежи в Кампанье и Неаполе, пересек Апеннины, Мэнсон отправился навстречу армии короля, чтобы предложить ему свой меч.
Так мог поступить любой вольный искатель приключений. Мэнсон, однако, привлек королевское внимание не столько своим удивительным ростом, сколько способностью о многом рассказывать, особенно о Восточной империи. Полвека назад дядя Рожера, Робер Жискар, стоял почти у ворот Константинополя, но ход событий изменили греки и их союзники венецианцы. Дом Отвилей, подобно другим в Западной Европе, все еще тешил себя амбициями.
Были, однако, некоторые пробелы в рассказах Мэнса, вызывавшие недоумение, и вообще он нес в себе какую-то тайну, словно его терзали тайные грехи или печаль.
– Ладно, – решил Рожер. – Пора отправляться на жатву. Ты поедешь со мной?
– С вашего позволения, господин мой, я полагаю, мне лучше служить под началом вашего сына, герцога Апулии, – сказал скиталец.
– Как хочешь. Я отпускаю тебя, – сказал король, и внимание его переключилось на что-то другое.