Щит земли русской

– Просил тебя, о достойный князь Сурбар, князь Владимир послать со мной до князя Мстислава добрую конную заставу, чтоб исполчился тмутараканский князь и ударил бы на печенежские вежи всей своей ратной силой. Узнав об этом, Тимарь не посмеет более сидеть под Белгородом, поспешит к себе свои дома спасать!

Князь Сурбар сдвинул густые брови, опустил глаза на ковер, где по зеленому полю словно небрежной рукой были разбросаны яркие красные цветы, помолчал. Могута замер, ожидая решения торкского властелина. В шатре стало так тихо, что было слышно, как негромко переговариваются стражи в десяти шагах от жилища князя Сурбара. Но вот князь вскинул голову, улыбнулся сдержанно, хлопнул себя по коленям.

– Хорошо, гонец! Завтра поутру вы вместе с полусотней храбрых воинов Стара, – и князь Сурбар взглядом указал на старейшину бродников, – отправитесь в далекую дорогу… И да хранит вас бог неба, которому вы теперь поклоняетесь! Идите в стан, кормитесь и собирайтесь добротно – дорога не близкая, всякое может случиться, потому, Стар, возьми обязательно поводных коней.

Могута и Стар поклонились князю Сурбару, прочим князьям и вышли из шатра. Когда отошли шагов на пятьдесят, Стар обнял белгородца за плечи, сказал весело, но и как-то сурово:

– Вот и выпал нам случай, брат Могута, послужить не только своим князьям, но и всей земле Русской! Не каждому удается такое свершить! Только бы счастливо миновать нам печенежские заставы в степи… Но мои воины не раз ходили этими тропами, должны пройти и на этот раз!

– Должны пройти, брат Стар! – отозвался Могута, а сам повернул голову в полуночную сторону, подумал – «Успеет ли помощь прийти моим друзьям и брату Антипу в Белгород? Не будет ли уже поздно? Только бы успеть домчаться до князя Мстислава. Сказывают, он воин смелый, не устрашится печенежской силы. О бог неба, помоги измученным белгородцам…» – Могута неожиданно для себя перекрестился, как велит новая вера, и с мольбой в глазах поднял взор к голубому неохватному небосводу…

Повелел князь держаться

Ты уймись, уймись, моя же кровь горячая,

Не ходи-ка ся боле, не пустись у меня,

Не в баловстве эти раночки получил я,

Получил раны – за всю страну свою стоял,

За страну же свою стоял, за Россиюшку.

Былина «Про богатыря Сохматия Сохматьевича»

На костлявых ногах шатаясь, хмурый и голодный, вставал над Белгородом новый день. Солнце от обиды глаза закрыло серыми тучами и землю освещало нехотя, без теней. Не рады были люди новому дню: просыпалось солнце, и дети рты открывали, просили есть.

Воевода Радко поднял глаза к хмурому небу – к дождю такое небо! – ладонью прикрыл лицо: пыль снова влетела из-за южной стены города, горькая, дымом пропахшая пыль. Ископытили печенежские кони степь вокруг Белгорода, оттого и дышать трудно при южном ветре. Воевода шел к кузнецу Михайло с нерадостной вестью, а когда проходил мимо крепкого двора Самсона, вспомнил растерянное, испуганное лицо посадника. Нынче чуть свет прибежал Самсон и рассказал, что минувшей ночью кто-то дубьем побил его сторожевых псов на подворье. Видел посадник, на шум выскочив, как чьи-то лихие тени метнулись через высокий забор, а чьи – не разглядел.

– Могутова братия в Белгороде осталась, воевода, – в страхе шептал посадник Самсон. – Не сыщем татей – быть большой беде.

«Разбой супротив торговых и больших мужей может начаться со дня на день, – думал воевода, и оттого так ноет сердце, будто ядовитая стрела вошла под ребро и нещадно покалывает. – А от разбоя далеко ли до усобицы? Тогда крепости не стоять против печенегов».

Воевода Радко шел тесным и чуть влажным от росы торгом – полно пустых телег на торге. И ни единого коня: с началом осады воевода распорядился взять коней под строгий надзор и убивать их только для общей нужды пришлых со степи людей. А про скот и говорить давно перестали – съеден в первые дни осады. Воевода отвернул лицо от пыльного порыва ветра, а больше того, от голодных глаз ратаев. Отвернулся, но и через тяжелую кольчугу спиной чувствует немые укоры: глаза кололи и спрашивали, скоро ли помощь придет от князя? Не забыла ли Русь про Белгород?