щуп

- У меня другое предложение. Решительно и бесповоротно отложить это мероприятие... - он поднял ее, словно младенца, и выставил из ванны. - Будем считать, что с душевым таймером я освоился, мерси.

- Ладно, ладно, - она жеманно скривила губки, картинным движением набросила на плечи одно из полотенец. Двигалась Аллочка все тем же балетным шагом. Отпирая дверь, даже отставила с вытянутым носком ножку.

- Не пугайся, - она помахала ему ладошкой. - Я не маньячка какая-нибудь.

- Само собой, - Валентин с готовностью кивнул. - Просто ты любишь сильных мужчин, только и всего.

- И вовсе нет, - Аллочка усмехнулась. - Просто один человек меня обидел. Хотелось отомстить.

- Что ж, и такое бывает.

- Одье! - томно произнесла она. На этот раз Валентину показалось, что он понял.

- Адье, красавица, адье!

Запрокинув голову, Аллочка звонка рассмеялась.

- Адье - это прощай, а одье означает совсем другое. Я обругала тебя, понятно?

Валентин растерянно кивнул.

Постояв еще некоторое время в дверях, словно давая ему возможность вдоволь налюбоваться ее стройным телом, Аллочка проворно присела и, подобрав с пола одежду, выскользнула из ванной комнаты.

Раструбы над головой коротко хрюкнули, поток воды иссяк. Задернув ширму, Валентин с рычанием склонился над чертовыми рукоятями. Ему хотелось холода и мороза, хотелось Ниагарского всеостужающего водопада.

***

Звонок в дверь не застал ее врасплох. Волосы были еще мокрые, но свитер она успела натянуть. На бегу огладила его на себе, в прихожей мельком взглянула на экран монитора и досадливо вздохнула. На лестничной площадке, двумя руками обняв дипломат, перетаптывался Олежа. Приоткрыв дверь на длину цепочки, Аллочка быстро зашептала:

- Весь штаб в сборе. Курят, ругаются, я им кофе с коньяком таскаю.

- Ты же говорила, что в это время дядя обычно уезжает!

- Так и есть. Но раз на раз не приходится.

- Алла... - начал было Олег, но она приложила палец к губам.

- Не сейчас. Звони, забегай. Когда будет свободно.

- А когда будет свободно?

- Откуда же я знаю?

- Я-то забегу...

- Вот и славненько! - Аллочка подмигнула молодому человеку сначала левым, потом правым глазом, тихонько притворила дверь. Прижав к металлу ухо, прислушалась. Олежа спускался вниз по ступеням.

- Меняла юношей она - терьям, терьям, трям!... - вполголоса пропела Аллочка и вприпрыжку поскакала обратно. Минуя ванную комнату, стукнула в дверь костяшками пальцев. - Отбой тревоги! Можешь не вылезать.

- Что? - из-за шума воды Валентин ничего не расслышал.

- Фи!.. - Аллочка покачала головой. Повысив голос, объяснила: - Да будет тебе известно, Миша Зорин в такие моменты уже затаивался в прихожей с пистолетом.

- Он что, выскакивал из-под душа голым?

- А что такого? Для телохранителя - самое обычное дело.

- Кстати, кто это приходил?

- Всего-навсего Олежа.

- Какой еще Олежа?

- Мой двоюродный брат. Как говорили раньше - кузен.

- Он что, опасен?

- Еще чего! Забегает иногда поболтать, игры компьютерные приносит.

- Но ты его не пустила. Почему?

- А потому! - Аллочка сложила на груди руки. - День отдыха - это день отдыха. Дядя сказал именно так, а я племянница из послушных.

- Но ведь брат все-таки...

- Брат-то брат, только очень уж прилипчивый. Никак не может понять, что компьютеры - дело не женское.

- Послушай, - Валентин высунулся из-за ширмы. - Ты бы вышла на минутку. Я пока переоденусь. Не привык я еще. Как Миша Зорин...

Глава 12

Эту фотографию полковник доставал из ящика каждый день. Иногда перед тем, как приступить к работе, иногда повинуясь порыву. В свое время подобным образом люди обращали взор к иконам. Его иконой была фотография сына - сына, убитого на чужой войне чужими людьми. И чувства, с которыми он рассматривал старенький снимок, не всегда были добрыми. Порой это была откровенная ярость. На тех, кто, собравшись однажды в кремлевском кабинете, буднично и просто решили развязать на юге страны еще одну небольшую, весьма "полезную" войну. В полезность иных войн полковник и сам верил, но все последние войны бывшего Союза и нынешней России были войнами откровенно бездарными, вместо дивидендов приносящими головную боль и новые тюки проблем, помноженных на ненависть окружающих стран. Возможно, поэтому, разглядывая фотографию сына, Константин Николаевич стискивал кулаки, с особой просветленностью понимая, что детище, которое они создали, и впрямь необходимо. Когда государи ведут державу к пропасти, их устраняют - закалывают вилками, душат шарфами, расстреливают в подвалах. Иных способов на Руси, увы, не придумали, а придумать давно пора. Потому что за кровь должно призывать к ответу. Любого - не взирая на чины и звания. Если, конечно, жаль еще осиротевших матерей, если слово "Родина" не превратилось в пустой звук. И Пуришкевич с Юсуповым тоже убивали лохматого мужика не ради славы и удовольствия. И декабристы выходили на Сенатскую площадь по позыву совести, а не гордыни.