щуп

Пролетом ниже расположился на четвереньках дед Костяй - из всех чудес дома чудо номер один. Вот и сейчас он макал кисть в детское ведерко с масляной краской, прорисовывая на стенах хвостатых петушков, какие-то затейливые ягодки с листочками. Возле деда ползал чернявый котенок. Мордочку с белым пятном на лбу он норовил окунуть в ведерко, и дед Костяй, отстранял его, всякий раз выговаривая:

- Цыть, дура! Это ж не сметана. Тебя потом никаким растворителем не отмоешь!

- Мда... - Леонид в сомнении оглядел стены.

- Нравится? - дед Костяй горделиво помахал кистью. - Еще не то будет! К утру весь подъезд выкрашу. Соседи встанут и ахнут.

- Ахнут - это точно.

- Красивое - оно это... Оно завсегда греет.

- Греет-то греет, только ты бы лучше все-таки не говорил никому, что это твоя работа.

- Так уж сказал. Тебе вот, Ольге.

- Мы - ладно, мы не выдадим.

- Думаешь, ругаться кто будет? - дед Костяй строптиво задышал. - Так я это... Я не боюсь. Найду пару ласковых на ответ.

- Ну гляди, тебе виднее.

- Ты погоди, куда мчишься-то! Ты это... Фильм вчера видел? Про концлагерь?

- Вчера? - Леонид остановился. - Нет, а что?

- А то, что трусы люди, оказывается! Заячьи душонки! - дед Костяй с кряхтением выпрямился, лоснящаяся от краски кисть закачалась в опасной близости от плеча собеседника. На всякий случай Леонид чуть отодвинулся.

- Возьмем Дахау, к примеру. Или Маутхаузен... Ведь десятками тысяч сидели за проволокой! Десятками! А охраняло их всего ничего! То есть, скрывали раньше от народа, а теперь выплыло наружу. Двое, Леньчик, колонну целую могли конвоировать. Всего двое! Вот ведь как было!

- Ну и что?

- Как что! Чего ж они не убегали-то? Чего сидели там? Передушили бы на хрен всю охрану и дали бы деру! Нет ведь, - строились каждое утро, топали, куда положено, кайлом махали! Многие, слышь-ка, в казнях участие принимали! Дежурство даже такое было. Сегодня, значит, одни печи обслуживают, а вдругорядь - другие.

- Ты бы у нас, конечно, терпеть не стал, - туманно протянул Леонид.

- Уж не сомневайся, милок, не стал бы! - старик занозисто встрепенулся. - Попробовали бы они меня гонять на работу! Уж я бы им наработал, паскудникам!

- Выходит, ты уникум, - серьезно произнес Леонид. - Храбрец из храбрецов.

- Нормальный, как все!

Леонид покачал головой.

- Нет, дед, те, кто нормален, не бегут. Пасутся под присмотром и вкалывают. Страх - штука безжалостная. Не всякому с ним справится дано.

- Так ты что? Тоже бы там остался? За проволокой, значит?

- Не знаю, дед. Честное слово, не знаю.

- Ну и лабух, стало быть! Как и эти... Которых, значит, в телевизоре показывали.

Отвечать не хотелось. Головная боль способствует терпимости, и, глядя на деда Костяя, Леонид только пожал плечами. Рот у старичка напоминал ссохшийся вулканический кратер. Зубов у деда Костяя недоставало. Леониду подумалось, что к месту спросить бы об этом сейчас, но, зная словоохотливость соседа, он промолчал. Не поинтересовался и новорожденными котятами. Слушать - вообще непростое занятие. В минуты головной боли - особенно. Так ничего и не сказав, он кивком попрощался и вышел на темнеющую улицу.

На трамвае до здания Ратуши было минут восемь-десять, пешком - чуть более получаса. Леонид предпочел второе.

Февральский снег похрустывал под ногами. Мороз усмирял голову, заговаривал выплеснувшуюся гипертонию. Сообща с понталом ему, кажется, это удавалось. Уже через три-четыре квартала Леонид ощутил облегчение. Вернулось желание крутить головой, присматриваться к лицам прохожих. Движение возвращало жизнь, шаг становился тверже, и собственная тень, подчиняясь воле минуемых фонарей, то безобразно вытягивалась, уползая вперед, то, рождаясь где-то у самых ног, пряталась за спину.