Щусев

На Красной площади Щусев бросает вызов авторам собора Василия Блаженного (в последнее время появились утверждения, что автор был один и звали его Барма Постник, но это в данном случае не важно), архитекторам ГУМа и Исторического музея, итальянским мастерам, вместе с русскими зодчими отстраивавшими Кремль. На Каланчевке он спорит с Тоном и Шехтелем, в Овруче — с зодчими Древней Руси. Кроме простого желания поспорить здесь нужна и недюжинная смелость.

Щусев искал трудностей, нередко замахиваясь на то, что казалось недостижимым его коллегам. Подспорьем этому были огромный талант, данный ему Богом, и профессионализм. Он часто повторял фразу: «Музыкантом может быть и 12-летний, а архитектором он быть не может»[174].

Да, немалый авторитет приобрел Щусев к 1917 году. Но вот парадокс — всё последующее время за этот накопленный авторитет ему часто приходилось постоянно расплачиваться и даже оправдываться. Взять хотя бы его проект Дворца Советов, в котором Сталин увидел «собор Христа Спасителя». Попробуй докажи обратное, если ты — автор трех десятков храмов!

Да, не зря Щусев отговаривал своего внука Алексея от архитектурной стези, признаваясь, что «профессия архитектора очень тяжкая и что сам он измучен ею, что архитектора на всех этапах жизни и работы ждет борьба. Борьба за воплощение собственных идей».

Переломным в его творческой карьере стал 1924 год. Проект мавзолея по-новому определил место Щусева в архитектуре. Выбор его кандидатуры на роль автора этого сооружения не мог не польстить зодчему и означал признание его первенства среди коллег. С одной стороны, новое положение открывало большие возможности, с другой — сильно суживало рамки творческого поиска, заставляя окружающих рассматривать всю последующую работу Щусева под огромным увеличительным стеклом. Но первый советский архитектор все же эти рамки раздвигал, не боясь шквала критики:

«Ряд проектов и сооружений Щусева, начиная с гостиницы «Москва» и кончая, на определенном этапе, зданием ИМЭЛ в Тбилиси, объединен стремлением автора к созданию новой архитектурной формы, нового стиля. Надо сказать, что поклонники чистой архитектурной классики негодовали, видя столь вольное обращение с ее канонами; не менее возмущены были и сторонники конструктивной, до конца «современной» архитектуры, принципиальные противники старых исторических форм. Щусев оказался между двумя огнями. Отсюда легенда о непринципиальности его творчества. На самом же деле он был зодчим, следовавшим путями новаторства, но не порывал нитей преемственности; он стремился быть и современным, и следовать классическим, а в таком произведении, как ИМЭЛ, и национальным традициям»[175]. Получается, что став автором мавзолея, Щусев по-прежнему находился в поисках нового архитектурного стиля.

Трудно упрекнуть Щусева и в неискренности. Вспомним написанное им в 1935 году: «Стиль создается не только одними архитекторами, но и заказчиками и потребителями. Это особенно верно для нашего социалистического государства». Последнюю фразу понимай, как хочешь. Именно в «нашем социалистическом государстве» вмешательство главного заказчика (власти) было огромным, причем до такой степени, что того же Сталина можно с уверенностью записать в соавторы ряда известнейших зданий Москвы, да той же гостиницы с одноименным названием или высотных зданий.

Но и возможностей для архитектора в таком государстве было гораздо больше и с точки зрения обеспечения любыми материалами и оборудованием, строительными коллективами, размерами денежных выплат. Необходимо было только неукоснительно претворять в жизнь всё, что «советовали» зодчим некомпетентные вожди. Тут, правда, возникает другой серьезный вопрос: а насколько художественными являются такие вот архитектурные проекты, созданные под жестоким идеологическим прессом? Хотя пресс современный, финансовый — не менее тяжелый и также неоднозначен по своим последствиям, которые еще предстоит изучить. Что же касается советской специфики, то «очевидно, что многие поздние работы Щусева потеряли авторский почерк, стали частью стилистически тоталитарной культуры, с характерным для нее «бригадным» методом»[176].

Скажем больше — сам Щусев с годами перестал принадлежать самому себе, а фамилия его превратилась в своего рода бренд, торговую марку.