Щвейцар

Ближе к утру религиозное рвение верующих, вдохновляемых сеньором Локпесом, не поддавалось описанию. Квартира, битком набитая людьми разных рас и возрастов, гудела от истово кружившихся присутствующих, которые не забывали касаться своих соседей. К концу ритм движений ускорился, а среди дотрагивающихся послышалось что-то вроде гимна, напеваемого с закрытым ртом, похожего то ли на стон, то ли на бормотание, напоминающее колыбельную, под звуки которой и под раскачивание и взаимные прикосновения всем хотелось убаюкать друг друга. Прошло три часа, а действо не только не прерывалось, но с каждым разом становилось все более напряженным и умопомрачительным. Каждый дотрагивался до остальных головой, кончиками пальцев, ладонями, плечами, ступнями, коленями, ногтями, шеями и даже волосами. И в середине толпы, не в силах выбраться оттуда, юлой вертелся наш швейцар; не пивши не евши да к тому же падая от усталости после напряженного рабочего дня, он находился на грани обморока. Внезапно вяхирей, голубей и других птиц, сидевших в клетках, выпустили на свободу в пределах комнаты вместе со всеми прочими животными-пленниками. Помещение превратилось в хаотический Ноев ковчег, где собака была принуждена лизать ящерицу, а коту приходилось целовать (или по крайней мере дружелюбно обнюхивать) попугая. Одновременно над головами присутствующих кричали, выводили трели и щебетали самые разные птицы, связанные за лапки или за перья. Верующие, воздев руки, тоже старались их коснуться в знак любви. Хуан воспользовался суматохой и, притворившись, что собирается потрогать черепах, медленно и с трудом подползавших к входной двери, ухитрился сбежать.

Было шесть часов утра. Он не спал всю ночь и не выполнил своей миссии — ему ни полслова не удалось сказать сеньору Локпесу.

6

На следующий день Хуан вошел в здание в час дня, то есть за два часа до начала работы, так как обещал помыть окна своей, как он считал, невесте, — сеньорите Мэри Авилес, которая жила одна где-то на последних этажах.

Хотя по происхождению Мэри Авилес (Мария Авилес, как значилось в свидетельстве о рождении) была кубинкой, родители еще в младенческом возрасте увезли ее в Венесуэлу. Оттуда она со всей семьей перебралась в Майами, подростком сбежала из дома и больше уже не возвращалась. Когда речь заходила о родителях, Мэри Авилес говорила, что не желает их видеть даже на похоронах, имея в виду свои собственные, причем ожидаемые ею со дня на день. Дело в том, что, хотя Мэри Авилес и получала в зоопарке Бронкса как специалист весьма приличное жалованье, есть все основания полагать, что она работала вовсе не затем, чтобы жить, а чтобы умереть, ибо принадлежала к числу тех, кто не горит большим желанием продлить свое пребывание на земле. Подтверждением тому являются шесть попыток самоубийства, — у нас имеются соответствующие records.[8] Вся ее жизнь протекала на грани смерти.

В тринадцать лет Мэри стащила пистолет у отца, человека влиятельного в политических кругах Майами, и выстрелила себе в грудь, однако пуля не повредила ни одного жизненно важного органа, и две недели спустя она вернулась домой под укоризненные взгляды семьи. В четырнадцать лет она проглотила полный пузырек снотворного, которым пользовалась ее мать, и оно возымело свое действие: Мэри Авилес проспала трое суток кряду. Когда ей исполнилось пятнадцать, семья в надежде, что приобщение к светской жизни отвлечет ее от столь мрачных намерений, устроила праздник в буквальном смысле «на высшем уровне» — на террасе самого высокого в то время здания Майами. Мэри не упустила такой возможности. И в своем потрясающем белом кружевном платье до полу прыгнула вниз. Казалось, уж на этот раз ее замысел не сорвется. Однако «очаровательная сеньорита», как ее назвали в разделе светской хроники «Диарио де лас Америкас», угодила в кузов машины, перевозившей цыплят и несушек, пробила металлическую сетку и произвела страшный переполох среди кур, многие из которых воспользовались случаем и пустились наутек… Когда Мэри Авилес очухалась, надеясь увидеть себя в мире ином, в который она, кстати говоря, не верила, то обнаружила, что едет в птицевозке, битком набитой курами, и та успела добраться аж до Северной Каролины. Вот так она очутилась в Нью-Йорке.