Шедевр

Николь весело усмехнулась, и я поправилась:

– Я хотела сказать, что он владелец компании по оборудованию для ферм. Станки там всякие. Тракторы. Это его бизнес.

Николь понимающе кивнула:

– Все это финансы. Знаешь, как говорит мой папа? «Все, что приносит хорошую прибыль – все финансовая деятельность». Пусть даже ты – писатель. Если твоя литература дает тебе хороший заработок – продолжай этим заниматься. Ты будешь в газете в новом году?

Николь говорила о моем внеучебном занятии. Я писала статьи и обзоры школьной деятельности для нашей местной газеты. Хотя газетой ее с трудом назовешь, скорее просто четыре сдвоенных листа, распечатанных тиражом в одну сотню.

– Я не знаю. Не планировала вообще-то.

– Что? Ты серьезно? Почему это?

Я хотела избежать этой темы, потому что предчувствовала, что начни мы разговор о моих недавних сбоях настроения, то я опять сорвусь и испорчу нашу встречу с Николь. И если ей предстоит уехать в Англию, то загладить вину уже вряд ли удастся.

– Да так. Неудачный опыт написания недавних статей.

Нам принесли чай, но Николь даже не посмотрела на чашки или на официанта. Она механически отодвинула свой чай в сторону, чтобы не мешал положить руки на стол. А я жадно отпила прохладной жидкости, чтобы не только утолить жажду, но и занять свой рот чем-то, только не разговором. Однако Николь не отставала:

– В каком смысле неудачный? Ты о чем? Я их все читала и не знаю, как там остальные, и кто что тебе наговорил, но мне кажется, они потрясающи!

Я подозрительно взглянула на Николь:

– Ты уверена, что читала их все? Или что все мои?

Она просто рассмеялась, решив, что я шучу или просто скромничаю. Я решила ответить серьезно:

– Я на самом деле думаю перестать работать с газетой. Я в последнее время как-то негативно на все реагирую. Все мои статьи все истребляют в пух и прах.

Николь перестала смеяться и посмотрела на меня со странным выражением лица, будто такое ей очень знакомо.

– Я это заметила.

– Особенно про нашу английскую школьную униформу! – перебила я Николь. Я уже чувствовала в себе нарастающий бунт, но сейчас уже не могла остановиться. – И, хотя я до сих пор верю во все, что я там про нее написала, все равно нельзя было так жестко об этом говорить.

– Почему нет?

– Что, прости?

– Почему нельзя? Если не говорить жестко, то ничего никогда не изменишь. А если начать вежливо и намеками, то все пропустят мимо ушей, и все останется прежним.

– Знаешь, когда мне было не помню сколько лет, может, года четыре, нас пригласили на свадьбу моего дяди. Я там шла перед невестой с еще одной девочкой и разбрасывала лепестки роз. После окончания церемонии мы все поехали к ним в загородный дом в Эссексе, и мы со своей ровесницей бегали по кухне, пока в какой-то момент, не помню, как так получилось, мы оказались с ней вдвоем перед огромным трехъярусным тортом с фигурками жениха и невесты на верхушке. Где были все взрослые, повара или обслуживающий персонал – я не помню. И та девочка поспорила, что я ни за что не откушу голову невесты, потому что я трусиха. Господи. Меня это задело, как и задевало раньше любое замечание, будто я чего-то боюсь. Я подставила стул, вытащила фигурку невесты и демонстративно откусила ей голову! – я глубоко вздохнула, вспоминая тот момент. – Первое чувство торжества и победы вмиг сменилось горьким чувством вины. Да… Никогда в жизни, кажется, я не жалела ни о чем больше, как о споре, знаешь. Не конкретно о том споре – у меня их было несколько. Просто после всех этих случаев потенциальное сожаление стало превосходить мой боевой дух. В любом случае, я думаю, что просто вряд ли меня снова допустят к школьной газете, – я заговорила уже примирительным тоном, вновь сделав глубокий вздох. – Читала мою последнюю издевку? Над Ницше.

– Конечно. А может, нам нужна образовательная реформа.

– Я для этого не гожусь.