Шедевр

извини, что не успел с тобой попрощаться, но дорога зовет меня, и я должен ехать. Я и мой мотоцикл не можем долго задерживаться на одном месте. Если бы я не познакомился с тобой, то уехал бы еще в понедельник. Я сочувствую тебе по поводу отца, это просто кошмар. Береги себя и продолжай рисовать!!!

Крепко целую. Кенни.

У меня задрожали руки. Лес вдруг показался очень густым, темным и таинственным, полным скрытого смысла и воспоминаний; древние корни шумящих деревьев уходили глубоко в старую землю, ту землю, где теперь спал вечным сном Симеон. Я почувствовала, как у меня подкашиваются ноги и, пошатываясь, обрушилась на каменную ступеньку крыльца и обхватила голову руками. И впервые после смерти Симеона я разрыдалась.

Я проснулась на рассвете непростительно ясного летнего дня, птицы с жестокой радостью резвились в ветвях. Было, наверное, три или четыре часа утра. Все мое тело затекло, я с трудом поднялась, села на велосипед и поехала домой.

Эва сидела на крыльце, в одеянии павлиньей расцветки, накинув на плечи плед и прислонив голову к кирпичной стене дома. Увидев меня, она вскочила и побежала по дороге мне навстречу. Ее седые волосы спутанными прядями окаймляли лицо, в глазах читалось безумие и бессонная ночь. Я слезла с велосипеда, и она кинулась мне в объятия, задыхаясь от плача. Ее глаза были похожи на два озера, полных горя.

— Я думала, что потеряла и тебя тоже! — прорыдала Эва.

В каком-то смысле она была права, хоть и несколько преждевременно оплакивала мой уход. Я уехала из дома в конце лета, раз и навсегда. И ни разу не приезжала туда.

7

Я крепко спала, когда зазвонил телефон. Я взглянула на часы рядом с кроватью. Восемь утра. Я никогда не была «жаворонком» и неохотно взяла трубку.

— Еще спишь?

Услышав голос Кенни, я вздрогнула и окончательно проснулась. Он казался слишком близким и родным. Я больше не знала этого человека, но от его голоса меня бросило в дрожь. Однако нужно сделать так, чтобы он согласился на мое предложение. Поэтому я постаралась притвориться, что рада его слышать.

— Только что проснулась. Как дела? — спросила я.

— Нормально.

Я села на постели, прижав колени к груди.

— Могу ли я выкупить у тебя свои рисунки? — быстро проговорила я. — Я хотела бы получить их обратно.

Кенни фыркнул.

— Знаешь, — сказал он, — когда я уехал тем летом, после того как твой отец… ну и все такое, я ведь возвращался, чтобы встретиться с тобой.

Мое сердце чуть не остановилось. Значит, рисунки — это только начало. Я промолчала, собираясь услышать, что он еще скажет.

— Самое смешное, что ты взяла и уехала. И никто, казалось, не знал, где ты.

— Я поселилась в Лондоне, — спокойно ответила я. Мне вдруг стало необычайно грустно. — Дома особо нечего было делать.

— Да, это-то я знаю, — медленно проговорил Кенни. — Слушай, помнишь Габриэля? Ну, так он сказал мне, где ты, и я поехал тебя искать.

Слова Кенни поразили и смутили меня. Габриэль всегда находился в курсе всех событий, его бар был центром нашего поселка, но я не думала, что кто-либо знает, куда я поехала, даже он.

— Он сказал, ходят слухи, что ты поселилась по какому-то новому адресу, — продолжал Кенни, не замечая моего молчания. — В квартире на Пэддингтон. Кажется, на улице Мейда Вэйл. И вот я поехал туда на мотоцикле, но когда нашел дом, дверь открыл какой-то африканец с «косяком» в руке, — я его поэтому и запомнил. Короче, он сказал, что девушка с каким-то шикарным именем, вроде Эммелины, живет наверху и учится в колледже. Поэтому я решил, что ошибся адресом, купил у него марихуаны и уехал.

— Да, что же еще тебе оставалось делать, — сухо сказала я.

— Так вот, вообрази мое удивление, — произнес Кенни, — когда несколько дней спустя я увидел в газете твое лицо — Эстер Гласс становится знаменитой художницей. Представь, как я смеялся.

— Что тебе от меня нужно, Кенни? — спокойно и холодно спросила я. Мне уже был ненавистен наш разговор, и я хотела поскорее отделаться от Кенни. — Я не люблю вспоминать о прошлом.

Он засмеялся.

— Я не хочу ничего особенного. Я просто решил, что тебе будет интересна моя история — знаешь, я думаю, газета потом могла бы все это опубликовать, правда?

— Они не будут печатать твою историю, Кенни, — жестко ответила я. — Джон Херберт говорил со мной вчера. Он передумал.

Кенни колебался. Он явно не понимал, что я веду свою игру.

— Это действительно так, — продолжала я, — но мне очень хочется выкупить свои рисунки, и я добавлю к предложенной Джоном сумме что-то вроде компенсации. Ну, за напрасное путешествие в Лондон много лет назад, а также за упущенную возможность с «Кларионом». Что ты об этом думаешь?

— Это было бы очень кстати, Эстер, — медленно ответил Кенни. — Да, это было бы действительно кстати. — Он откашлялся. — Гм, какую сумму ты имеешь в виду?