Шедевр

Мое творчество было тесно связано с эпатажем. Я избрала тот тип самовыражения, который отражается в громких газетных заголовках и заставляет наивных интеллектуалов взахлеб читать «Лэйт Ревью». Возрастающая популярность вызвала джинна из бутылки моего воображения. Постоянное внимание публики придавало неожиданную ценность всему, что я делала. Критики наблюдали за мной, серьезно анализировали мои произведения или же злобно разбирали их по косточкам, и зрителям уже хотелось понять, что по-настоящему сокрыто в моих работах. Последний мой проект «Обнаженная в росписи» стал настоящей сенсацией, сделав мое имя таким же привычным, как предметы домашнего обихода.

Для этого проекта я расписала свое тело словами и в таком виде лежала в шезлонге в галерее на протяжении двенадцати дней. Особенностью этого эксперимента была его исповедальность. Мою кожу украшали белые стихи, написанные хной; они тянулись вдоль обнаженной спины, украшали руки, ноги и даже стопы. Каждый новый день выставки слова менялись, для каждого месяца подбирались свои метафоры для описания моих ощущений в связи со сменой времен года. Декорациями служили экраны, показывавшие, в зависимости от ситуации, солнце, дождь, туман или бурю. Я шепотом читала написанные на моем теле стихи. Эйдан сделал плакаты с моим изображением и развесил их повсюду в качестве рекламы. Это сработало. Эстер Гласс проснулась народным символом — во многом благодаря девочкам-подросткам, моим главным поклонницам. Теперь они подражали мне, рассказывая о своих сокровенных мыслях в прозе на обнаженной коже. Такая реакция несколько смущала меня. Они были первыми адептами моего «культа», и такой успех не повторяется. Что бы я сейчас ни сделала, нужно помнить об этих девчонках. Следующий мой проект станет редкой и счастливой возможностью научить их чему-то большему — пониманию того, что означает быть женщиной, а также ценности искусства. Если у меня ничего не получится, они лишь узнают истинную цену моей популярности. Именно благодаря доверию своих юных поклонниц я не могла даже выйти из квартиры, не приведя себя в порядок. Девчонки дежурили у моего дома, оставляли на стене восторженные надписи, адресованные мне, следовали за мной на улице.

На этой неделе мое фото поместили на обложках «О’кей» и «Хеллоу!» — правда, лишь в качестве рекламы нового фильма о Художественной галерее, хотя, надо признать, на мне было весьма легкомысленное платье, очередное творение Петры. Мы оказывали друг другу подобные услуги, когда могли. В журналах речь шла о сенсации вокруг моего имени и связанных с этим слухах. С появлением Кенни требования к моему новому проекту возросли: необходимо создать что-то более значительное, чем «Обнаженная в росписи», нечто важное и революционное, непохожее на все то, что я делала до сих пор.

Я вдруг поняла, что меня выводит из себя: голос Кенни показался мне таким родным и знакомым даже спустя столько лет. Неужели между нами не все кончено? Может, прошлое хранится в нашем мозгу, как кинопленка, которую в любой момент можно заново прокрутить? Кенни знал так же хорошо, как и я, что день, когда был сделан этот рисунок, отмечен поворотными в моей жизни событиями, и встреча с ним была не главным из них. Да и, пожалуй, ничто не повлияло на меня больше, чем тот день. Я хорошо помнила, где и когда был сделан рисунок, с точностью до часа. Потому что для меня он значил больше, чем просто воспоминание о юности. Рисунок был своеобразной вехой в моей жизни: тот далекий день навсегда изменил меня.

Впервые за десять с лишним лет перед моим мысленным взором предстало четко очерченное лицо Кенни Харпера.

Я повернулась и прижалась к спящему Эйдану, пытаясь выбросить Кенни из головы. Но несмотря на темноту перед моими глазами стояло его лицо, которое невозможно было забыть.

3

Медленно потягиваясь и ощущая во всем теле приятную тяжесть после сна, я приоткрыла глаза и посмотрела на облака, бегущие по светло-голубому небу. Я заметила, что меня накрывает чья-то тень, а в спину впиваются острые соломинки. Мужчина, лежащий рядом со мной, почувствовал мое пробуждение и повернулся. Кенни склонился надо мной и принялся осыпать легкими поцелуями мою шею и щеки. Затем его губы нашли мои. Он был такой теплый, живой и сладкий, как весеннее солнце. Я провела руками по его обнаженной спине.

— Который час?

Он нежно засмеялся:

— Начало седьмого. Ты проспала больше часа.

Я оттолкнула его и села, расправляя мини-юбку на бедрах и глядя на свидетельства недавнего пикника: перевернутую пустую бутылку сидра, мотоцикл «Ямаха», который Кенни прислонил к буковому стволу, мою мятую футболку рядом с горчично-желтой сандалией. Мой альбом был открыт на сделанном сегодня днем рисунке, изображающем обнаженного Кенни, лежащего на пледе; вокруг альбома разбросаны карандаши. Моя вторая сандалия безмятежно покоится чуть дальше, в соломе. Розовые трусики, казалось, бесследно исчезли после того, что случилось совсем недавно.

— Черт! Эва сойдет с ума. Я должна присутствовать на ее выступлении.