Шедевр

Кенни засмеялся и снова прижал меня к себе, убирая волосы с моего лица.

— Ты еще сексуальнее, когда переживаешь, — сказал он.

У него был легкий западный акцент в стиле Харди[2], что меня вначале в нем и привлекло. Мне нравилось представлять, что я — Тэсс д’Эрбервилль[3], а он дикий житель лесов. Мне нравилось играть, перевоплощаться, а Тэсс в то время была моим кумиром. О ней написано в моем конспекте по английской литературе. Я взглянула на корзину с клубникой, которую купила из-за метафорической любви Харди к диким фруктам. Мы с Кенни съели несколько ягод изо рта друг у друга, а остальные размякли под солнцем. Нам хватило всего пары ягод, чтобы перейти к более утонченным удовольствиям.

Мы с Кенни познакомились в баре «Хобнейл» пару дней тому назад. Это был старый местный бар, спрятанный в буковом лесу и поэтому считавшийся безопасным местом. У пожилого хозяина бара Габриэля была своя жизненная философия. Он закрывал глаза на подростковое пьянство и ежедневные попойки после работы — ради мирной жизни, как он говорил. Пиво из бочек в погребе лилось рекой. Всего здесь было в избытке, кроме порядочности. Все приходили сюда, преследуя собственные интересы. Даже сержант Сарджент, местный полисмен, являлся одним из постоянных клиентов бара. Никто не хотел здесь лишнего беспокойства: посетители коротали время за стаканчиком, иногда помогая друг другу выкарабкиваться из липких луж. Уверена, что сержант Сарджент заходил в «Хоб» неспроста: языки у пьяных развязывались, и он выведывал всю подноготную о местных правонарушителях.

Кенни стоял, облокотившись о барную стойку и спокойно беседуя с Габриэлем. Перед ним был стакан с мутной жидкостью карамельного цвета, а у ног лежала старая овчарка хозяина заведения. Кенни ничем не отличался от местных парней: высокий, крепкий как дуб, со своенравным выразительным лицом. Он казался таким естественным, неиспорченным цивилизацией, с неухоженными ногтями. Все в нем было немного диким, особенно взгляд.

Заметив мое приближение, Кенни взглянул на меня, а Габриэль, улыбнувшись, познакомил нас.

— Кенни, это Эстер Гласс из Икфилд-фолли, одна из моих новых постоянных посетительниц.

Кенни с интересом осмотрел меня с головы до ног, кивнул и сделал продолжительный глоток из стакана. На тыльной стороне его ладоней были татуировки: на правой «власть», на левой «слава».

— Кенни — сын Майка Харпера, — немного печально продолжил Габриэль. — Мне не хватает его присутствия здесь, в баре. Мы вместе вернулись с войны. — Он усмехнулся: — Вас, ребятки, тогда еще и на свете не было.

Я знала Майка Харпера и слышала о его своенравном сыне. Пару лет никто Кенни не видел. Ходили слухи, что он отсиживал срок. Тем временем Майк уехал. Насколько я помню, миссис Харпер давно уже с ними не жила. Дом пустовал. Я знала, где он находится: на опушке леса, с другой стороны от арендуемых нами земель.

— Приятно, что его плоть от плоти вернулась в деревню, — рассуждал Габриэль, неторопливо обслуживая других посетителей.

Мы с Кенни завели осторожный разговор. Он сказал, что остановился в доме отца, и, когда мы прощались, я знала, что наши пути скоро снова пересекутся.

Теперь я ощущала давление его бедер на свой живот. Двигаясь из стороны в сторону, я высвободилась, села и принялась вытряхивать травинки из волос. Еще больше травинок было на моей черной футболке с надписью «Эхо энд Баннимен», которую я натянула через голову. Я не носила бюстгальтер за ненадобностью: у меня была крепкая и упругая грудь. Сегодня днем мне хотелось, чтобы Кенни увидел, как мои соски провокационно торчат сквозь тонкий хлопок. План сработал.

Когда я начала собирать альбом и карандаши, Кенни признал свое поражение, встал и натянул через голову застегнутую на все пуговицы рубашку. Затем достал из-за уха «косяк» и закурил. Запах дымящейся марихуаны приятно сочетался с легким вечерним ветерком. Я повернулась и некоторое время смотрела на него. Небритый, широкоплечий, с черными как смоль длинными курчавыми волосами, — в его жилах текла цыганская кровь, как он кокетливо признался мне в баре, — Кенни будоражил мое воображение. Он был из другого, неизведанного мира и не интересовался идеологией и этическими нормами, принятыми у нас в общине. Он беззаботно говорил, что его занимает лишь настоящий момент и только собственная жизнь. Для меня это был человек с другой планеты, вечный странник, всегда неустроенный и непостоянный, одинокий, и, что самое главное, намного старше меня. Зрелый. На самом деле за неделю до нашей встречи Кенни исполнилось двадцать.

— Садись, Эст, — ласково сказал он, и его глаза блеснули в свете заходящего солнца. — Я подвезу тебя.