Шедевр (СИ)

– Конец главы. Очередной главы моей жизни. Они становились для меня лишь историей, возможно, не слишком счастливой, изобилующей кровавыми пятнами, но уже ушедшей в прошлое. А еще счастье, что очередной кровавый безумец исчез из этого мира.

– Вот как, – Оскар кажется очень довольным. – Значит, одновременно любишь и ненавидишь их.

– Я никогда не говорила, что люблю, – возражаю я. – Они просто меня вдохновляли, не более того. Я люблю только свое творчество.

– По-твоему, это не одно и то же? – мягко интересуется он. – Мы оба любим свое творчество. Ты переводишь образы своих вдохновителей на бумагу, я дарю им бессмертие. Таким образом они навсегда остаются рядом с нами. Во время работы мы вкладываем душу и лелеем их образы, доводя их до совершенства, которого сами достигнуть не можем.

– То есть, ты хочешь сказать, что совершенством для меня является человек, изощренным способом убивший множество себе подобных?! – практически шиплю я. Слова Оскара, как ни странно, меня взбесили, а когда они еще и наложились на разбуженные им же воспоминания, меня просто затрясло от ярости. – Это совершенство?!

– А разве нет? – отзывается он. – Как иначе объяснить, что ты невольно приукрашивала их образы, добавляя к ним что-то свое? Настоящий творец всегда одновременно проживает множество жизней, только это помогает ему понимать характер каждого из своих героев до конца. И это касается не только литературы и живописи, а вообще любого творчества. И то, что ты снова и снова посвящала свои романы этим людям, наилучшее доказательство вашей с ними эмоциональной близости.

– Да пошел ты! – огрызаюсь я. К своему ужасу, конструктивных аргументов в свою пользу я придумать не могу, а те, что крутятся в голове, даже мне кажутся смешными, а уж Оскар точно не откажет себе в удовольствии проехаться по ним взад и вперед, разбив в пух и прах парой слов.

***

Мы не разговаривали целых три дня. Оскар то ли куда-то уехал, то ли решил дать мне время обдумать его слова, то ли понял, что перегнул палку, и предпочел меня не трогать, пока не успокоюсь. Впрочем, в возможности последнего пункта я что-то здорово сомневаюсь, по моим наблюдениям, он не из тех, кто согласен признать себя неправым, даже если доказательство этого налицо.

Я всеми силами борюсь с накатившими не вовремя воспоминаниями, отмахиваюсь от них даже во сне, в который они сунули свой нос в первую же ночь. Это нельзя было назвать кошмарами, потому что я знала, что мне это снится, но настроение сны портили знатно. Способ борьбы с ними оказался простым до невозможности. Теперь я спала со светом, и это помогало, потому что на четвертый день воспоминания отступили.

Я плавала в бассейне, что обнаружился в постройке со стеклянными стенами на заднем дворе поместья. У этого павильона оказался очень высокий потолок, навевающий мысли о каком-нибудь античном храме, стены были густо увиты не то лианами, не то плющом. И хотя некоторые стекла были разбиты вдребезги, стоило только убрать осколки, как проблема была решена.

Вода как нельзя лучше стимулировала мыслительный процесс, и ко мне постепенно возвращалось былое ехидство и безумие. А вместе с ним и навязчивый внутренний голос, не преминувший ядовито заметить, что все, дескать, жертвы как жертвы, и только я веду себя не то что как гостья, а вообще как хозяйка. Но я машу рукой и на него, и, улегшись на поверхность воды, неотрывным взглядом рассматриваю местную уменьшенную версию знаменитой Сикстинской капеллы.

– Не сочти за навязчивость, – внезапно раздается из динамика голос Оскара и я, не ожидав его услышать, напрягаюсь и камнем иду на дно, поэтому конец его фразы теряется в шуме воды.

– Что, стало одиноко? – увеличив дозу яда в словах до максимума, спрашиваю я, всплыв и отплевавшись от попавшей в рот воды.

– Нет, – просто отвечает он. – Мне, конечно, было интересно наблюдать за твоими потугами изображать из себя разобиженную на весь свет девочку. Но сейчас мне хочется знать, не соблаговолишь ли ты, наконец, поужинать? Или решила объявить голодовку?

– С чего бы это такая забота? – я выбираюсь из бассейна и с удовольствием закутываюсь в пушистое покрывало. Вода, конечно, была теплой, но ветер, хлестанувший по мокрым плечам, тут же заставил кожу съежиться и пойти мурашками.

Идти ужинать я не собиралась, но не потому, что действительно объявила голодовку, а просто потому, что есть мне не хотелось, несмотря на то, что единственной моей сегодняшней пищей была пара бутербродов и чашка чая за завтраком. Большую часть дня я провела на излюбленном балконе, наконец-то вернувшись к творчеству, а ближе к вечеру, почувствовав, что как-то притомилась складывать слова в витиеватые предложения, пошла сюда.

– Просто не рассчитал и приготовил слишком много, – отзывается Оскар. – Но, как я понял, от ужина ты отказываешься. Жаль. Придется выбросить. Даже Бэлль столько не съест.