Шедевры Третьяковки. Личный взгляд

Сегодня импрессионисты, при сравнении с работами их русских современников, кажутся нам слишком поверхностными, слишком сосредоточенными на эффекте передачи воздуха и света, и в этом представляются гораздо бо́льшими формалистами, чем Валентин Серов. Мы сегодня реально видим по-другому, чем десятилетия назад и, я думаю, именно благодаря этому выставка Валентина Серова, которая прошла в 2015–2016 годах в Третьяковской галерее, стала таким откровением, взрывом: на нее пришло почти полмиллиона человек и «очередь на Серова» стала точкой отсчета для беспрецедентного успеха последовавших ретроспектив русских художников вплоть до Врубеля (2021–2022). Я думаю, что объяснение этому феноменальному интересу к выставке Серова состояло в том, что она предъявила публике великого мастера во всей масштабности и совершенстве его творчества, в том, что этот универсальный художник никогда не останавливался на достигнутом и все время двигался вперед, хотя прекрасно мог существовать, эксплуатируя единожды найденные, как в этой картине, манеру и подход; в том, что он на каждом этапе работы стремился выработать новый художественный язык, которого настоятельно требовало быстро меняющееся время. Серов всегда ставил перед собой какую-то почти недостижимую задачу и нацеливался на то, чтобы через любые испытания и жертвы к этой задаче идти и ее выполнить – и это именно то стремление к абсолюту, которое проходит как какая-то особенная черта у всех великих русских художников и, увы, весьма рано обрывает нить их жизни и творчества.

Николай Ге

«Голгофа». 1893

Холст, масло. 224×192

https://my.tretyakov.ru/app/masterpiece/20710

Если показать репродукцию картины «Голгофа» человеку, не знакомому с поздним творчеством Николая Ге, то он может, скорее, вспомнить о созданных десятилетием позже работах Пабло Пикассо «голубого» и «розового» периодов, чем о творчестве одного из членов-учредителей основанного в 1871 году Товарищества передвижных художественных выставок. «Голгофа» Ге – удивительное полотно, являющееся частью «Страстного цикла», написанного художником в последние годы жизни. Дата создания этой картины – 1893 год. Это год написания «Крика» Эдварда Мунка, и в чем-то эти картины похожи. А юноша с поникшей головой и второй разбойник напоминают фигуры «голубого» периода Пикассо, до момента создания которых еще должно пройти десять лет, или образы немецких экспрессионистов. Попробуем разобраться, почему поздние картины этого русского художника, почувствовавшего и воплотившего на закате жизни то, что только начинало приоткрываться его молодым европейским современникам, оказались настоящим художественным пророчеством.

В свой поздний период Ге, прославившийся своими академическими полотнами и самый старший по возрасту из «передвижников», становится таким, каким мы видим его в «Голгофе» и в других картинах «Страстного цикла», в частности, в картине «Суд Синедриона. “Повинен в смерти”». Эти полотна, как и многие другие произведения на евангельские сюжеты его современников, в советские годы не показывались публике, как не показывались они и при жизни купившего их Павла Третьякова, поскольку находились под запретом цензуры. Сегодня, глядя на них, отчетливо понимаешь, что поздний период Ге можно смело сравнивать с поздним периодом творчества Тициана, когда художник достигает какой-то невероятной степени мудрости и исключительной, опережающей время, смелости в художественном высказывании.

То, что видит перед собой зритель – это далекая от канонов интерпретация Священного Писания, и при своем появлении эти картины вызвали крайне негативную реакцию. Более того, «Страстной цикл» Николая Ге был запрещен цензурой и до 1903 года эти работы висели в Третьяковской галерее в шпалерной развеске, прикрытые черными коленкоровыми занавесками.