Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Вы позволите, барон, побеседовать с вами, пока я докурю мою сигаретку? Моя бедная dame de compagnie[21] не выносит табачного дыма. А я, признаться, люблю затянуться после обеда.

— Ваша светлость! — склонился в глубоко почтительной позе Ротшильд. — Не нахожу слов выразить вам мою глубокую радость… Я так польщен. Я так безмерно счастлив. Когда богиня спускается к простому смертному…

— А, вы — большой льстец, любезный барон. Ну-с побеседуем. Вы… вы любите женщин?

Ротшильд заржал противным французским смехом.

— Oh-la-la!.. Je le crois bien![22]

Светлейшая сверкнула глазами.

— Слушайте, барон, вы безмерно богаты. У вас четверть Франции в руках. Скажите, если бы вам понравилась женщина… девушка вы… вы были бы способны положить к ее ногам миллиона два?

Тихий гортанный смех был ответом.

— Ваша светлость, та женщина, которая мне понравится, может располагать ключом моей домашней кассы.

— А… а в ней много?

Рыжеволосая красавица Нина Имеритинская все ближе и ближе подвигалась к Ротшильду.

— Я — Ротшильд, madame… простите… ваша светлость.

Наступила пауза.

— А вы способны любить? — вдруг резко, с разгоряченным взглядом спросила она.

— Я… я полагаю.

И опять пауза.

Светлейшая заплакала.

— Ради Бога, что с вами, ваша светлость?! — в сильнейшем недоумении-испуге воскликнул Ротшильд.

— Барон… Я гибну… Я погибла…

— Вы?! Вы — ваша светлость?!

— Я… Я проиграла все состояние. Я проиграла деньги моего мужа. Мне остается убить себя!!

Ротшильд вынул бумажник.

— Pardon, votre altesse[23], я посмотрю немного…

Рядом купе — свободное, пустое. Другое тоже. Только в самом конце вагона в отделении — спит какая-то дама.

— Это ваша дама? — спросил Ротшильд.

— Да.

— Сколько вы проиграли?

— Пятьсот тысяч рублей…

Сквозь газовый тюль просвечивают прелестные руки. Такие полные, атласные, с соблазнительными ямочками на локтях.

Аромат чудных нежных духов бьет прямо в лицо барону Ротшильду.

— Вы… вы говорите: пятьсот тысяч? О, это такие пустяки!

— Спасите меня! — вдруг ринулась ее светлость к банкиру. — Вы так богаты, вы так царски щедры! Что вам стоит дать мне эти деньги?

Молчание.

— Если… если вы не желаете дать так, просто, то… я готова… я — русская светлейшая княгиня — готова заплатить вам проценты за эту ссуду…

Упругая грудь уже совсем у лица несчастного миллионера. И сразу как-то ее светлость охватывает шею Ротшильда.

— Милый мой… спаси меня… ах, дорогой мой!

Быстрым как молния движением Ротшильд вырвался из объятия ее светлости и загремел:

— Ваша светлость, Сонечка Блумштейн, здравствуйте!

Ее светлость отшатнулась.

— Что это?.. Что вы говорите, барон?

— То, что вы слышите, ваша светлость. Ну-с, довольно маскарада, Сонечка, я — Путилин… Давай мне твои золотые лапки. Помнишь, я обещал сторицей отплатить тебе? Я слово свое держу.

Поезд приближался к станции.

Путилин крепко держал великую еврейку за обе руки.

— Пусти! Дьявол… поймал меня?!

— Может быть, ты и тут будешь сомневаться, Сонечка?

Шприц, который Сонька Блумштейн держала в руке, во время борьбы вырвался и острым концом иголки впился в руку Путилина.

— Умрешь! — исступленно закричала «Золотая Ручка».

— Ты ошибаешься, шприц не действует…

Пассажиры, как ни тихо велась борьба, услышали «нечто странное» и гурьбой устремились к отделению великого банкира.

— Что? Что такое? Что случилось?

И послышался ровный, спокойный голос Путилина:

— Я, господа, ее светлость, светлейшую княгиню Нину Имеритинскую арестовал.

Мертвая тишина. Ни звука. Ни шороха. Толпа глядит недоуменным взором.

— Спасите меня! — прокатился по вагону бешено-злобный крик ее светлости.

— И арестовал я ее светлость потому, что она — величайшая мошенница-убийца Сонька Блумштейн, «Золотая Ручка».

— Он лжет! Он — сумасшедший! Спасите меня от него!

Поезд подошел к станции.

«Золотая Ручка» впилась зубами в руку Путилина.

— Золотая змейка, ты больно кусаешься! — прохрипел от боли Путилин и рукояткой револьвера вышиб стекло вагона.

— Сюда! Жандарм…

Многие из пассажиров все еще не понимали, в чем дело. Одни стояли за Путилина — барона Ротшильда, другие — за Соньку Блумштейн — «Золотую Ручку».

— Как вы смеете?! Разбой! Освободите ее светлость!

Дзинь-дзинь-дзинь.

Резко звучат жандармские шпоры.

— Ну? Берете!

— Проклятый! — покатился истеричный хохот по вагону. — Ты, ты победил меня, Путилин!

— Рассудит нас Бог, Сонечка Блумштейн, нашла коса на камень!

«Что такое? Барон Ротшильд… светлейшая… Что случилось?» — слышались испуганные возгласы.

Лязг ручных кандалов… Команда: «Пропусти! Сторонись!»

— Что это? Это — под конвоем жандармов, гремя ручными кандалами, шла светлейшая княгиня… Сонька Блумштейн.

— Помнишь, Сонечка, слова-то мои: сочтемся, милочка.

— Помню, Путилин. Велик ты, поймал меня, а только я… я убегу!

Процесс «Золотой Ручки» был один из самых ceнсационных.

«Уголовные дамы» жадно всматривались в лицо знаменитой воровки-убийцы.

Сонька Блумштейн угодила на каторгу.

— Как, Иван Дмитриевич, ты тогда сразу узнал, что Киршевского убила «Золотая Ручка?» — спрашивал я позже моего великого друга.

— По уколу на шее. Она, притворно обняв несчастного, уколола его отравленным шприцем с ядом.