Шехерезада

Сам вечерний банкет в аль-Хульде обернулся тяжким испытанием. Лепешки из толченой пшеницы, молочные ягнята, запеченные в серебряных духовках, голуби в маринаде, цыплята, фаршированные вареньем из розовых лепестков, башни из сладкого мяса, которые рабы разносили на коромыслах, пирамиды баклажанов, выложенных на цветах левкоя, даже пирог величиной с быка, начиненный сочной говядиной, обжаренной в фисташковом масле. Величественный Ибрагим, чернокожий сводный брат Гаруна, с лютнистом Зальзалем присоединились к хору, услаждавшему слух легкой печалью. Знаменитый переводчик Корана Хашнам аль-Басри, величайший в мире шахматист аль-Шатранджи[36], автор басен о зверях и птицах Али ибн-Сауд, Абу-Новас — подтвердивший свою репутацию стихотворением в честь текущего события, — почти бессознательно кружили вокруг, как бы исполняя строгий наказ произвести на нее впечатление багдадской культурой. Ее усадили за отдельный столик сбоку, но из уважения к статусу не отгородили ширмами, и все взоры были обращены на нее, все увеселения адресовались ей, все беседы начинались с ее реплик. Вдобавок стало ясно, что Гарун надеется в кульминационный момент услышать от нее сказку, старую или сымпровизированную. Но она, словно сознательно прогоняя такую надежду или стараясь смягчить чопорную атмосферу, приказала позвать бродячих артистов: акробатов, жонглеров, заклинателей змей, китайских собачек, прыгавших из корзины в корзину.

Собственно, сказок она не рассказывает уже двадцать лет. Обольщение мужа вылилось в тысячу и одну ночь мучений, и она решила, что этого никогда больше не повторится. Теперь уже почти все ушло из памяти, но было время — целую вечность назад, — когда она была идеалисткой, самоотверженной девушкой. Не в силах стерпеть гибель целого поколения — своих ровесниц, подруг, двоюродных сестер, прислужниц, — собрала, все рассказы, исторические хроники, анекдоты, басни, какие когда-либо слышала от покойной матери, учителей, дяди по отцовской линии, придворных, часто бывавших в отцовском дворце, высокопоставленных чужеземцев, которые там иногда останавливались, жрецов зороастрийских храмов, царских рабов, и особенно от багдадских купцов, торговавших в Астрифане ивняком, хлопком, глазурованными вазами, и, вооружившись, принесла себя в жертву неумолимому царю. Ее отец, визирь, поседевший и облысевший от беспощадной матримониальной мести Шахрияра, естественно, грозил не дать разрешения, но в конце концов примирился с потерей старшей дочери, посчитав ее ужасным, но справедливым возмездием за свое собственное участие в преступлении. Он лично доставлял в царскую опочивальню свежее мясо, добывая при случае жертв за пределами царства, выискивая в тайных покоях в домах родных и друзей. Пролитая кровь физически его истощила, он страшно исхудал, превратился в палку и лет через пять канул в забвение в Самарканде.

Принявшись столь искусно разворачивать первую из состряпанных на скорую руку сказок — о купце и духе, — Шехерезада преследовала единственную цель: подольше возбуждать в царе интерес. Три ночи означали три спасенных жизни, три недели — двадцать одну, три месяца — больше восьмидесяти, и собственная ее жизнь не имела, значения рядом с этими цифрами. Но через три года, родив трех сыновей, она оказалась измученной, но — о, чудо! — живой… спасительницей поколения… бессмертной. И прежней никогда уж не будет. Тяжелый труд сказительницы преобразил ее навсегда. Запас баек испарялся с угрожающей быстротой, поэтому пришлось их приукрашивать и растягивать, изобретать способы продолжения с помощью вставных историй, повторений, запутанных и туманных намеков, стихов — поразительно, сколько открылось возможностей. Она переживала за сказки, как за родных детей, жила в нескончаемом страхе, что однажды ночью вдохновение или память ее подведут, царю наскучит с натугой разыгрываемое представление, он найдет неувязки, не поверит иррациональному поведению персонажей. Поэтому вместе с верной сестрой Дуньязадой стала заранее тщательно набрасывать сюжеты, хотя даже при самой старательной подготовке неизбежно отвлекалась на время беременностей, болезней, политических неурядиц. Со временем здоровье пришло в упадок, и Дуньязада, огорченная ее внешним видом, силой заставляла сестру есть, принимать лекарства, прописанные будущим эмигрантом Манкой, маскировала бледность и синяки под глазами пудрой, румянами. Сама будучи красавицей, Дуньязада знала, что сестра, полная воодушевления и жизненных сил, просто неотразима. Знала также, что сказок самих по себе недостаточно — темп повествования жизненно важен. Чтобы вывести Шехерезаду из постоянного сокрушительного напряжения, даже предложила царю Шахрияру себя вместо сестры на целую неделю. Истинная героиня, хотя ее радовала возможность косвенно приобщиться к сестринской славе.