Шекспир - Пушкин - Булгаков

И такие настроения разделяли многие", – завершает этот пассаж Николаев. Вот так – черным по белому, ничтоже сумняшеся, уверенный, что постиг содержание произведения Пушкина: именно "посвятил памяти", причем в рамках "наполеоновской легенды". А мы и не знали, что, оказывается, Пушкин такой непатриот – вона как светлую память супостата чтит… того самого, из-за которого сгорела Москва вместе с тем домом, где родился сам Пушкин… Это же просто открытие новой грани в биографии и воззрениях Национальной Святыни!

Видимо, Николаев начитался Т.Цявловской, которая назвала это стихотворение одой, хотя оды пишут во здравие, а эти стихи – за упокой. На самом же деле этот стихотворный памфлет гениально пародирует форму античной заповеди, которая в нашем обществе является незыблемым законом: "О покойных только хорошее, или ничего". Пушкин и пишет о супостате "только хорошее", но как пишет! И вот на этом этюде вчерашним зубрилам-отличникам как раз бы и учиться читать и понимать Пушкина. И только после этого браться судить о содержании более "крупных форм" типа "Евгения Онегина".

В.К.: Я и не зубрила, и не отличник, но, честно говоря, мне было бы интересно услышать, как вы понимаете это стихотворение…

А.Б.: Уже первые строки: "Чудесный жребий совершился: Угас великий человек" содержат указание на то, как действительно Пушкин относился к "наполеоновской легенде". Назвать смерть "великого человека" (да еще сопровождая это словом "угас") "чудесным жребием" – это ли не сарказм?! Подчеркиваю: в первой строке!

А вот начало второй строфы: "О ты, чьей памятью кровавой Мир долго, долго будет полн…" Выходит, Пушкин действительно посвятил это стихотворение именно "памяти" Наполеона, только память-то – "кровавая"; а вот концовка второй строфы: "Над урной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила, И луч бессмертия горит". Вон, оказывается, какое у Бонапарта "бессмертие": в форме "ненависти народов".

Третья строфа:

Давно ль орлы твои летали
Над обесславленной землей?
Давно ли царства упадали
При громах силы роковой?
Послушны воле своенравной,
Бедой шумели знамена,
И налагал ярем державный
Ты на земные племена.

Ничего себе "память"! По Пушкину, Наполеон своей "роковой силой" "обесславил землю", его знамена "шумели бедой" для тех, на кого он "налагал ярем державный" (то есть, Наполеон приносил порабощенным народам беду). И так далее – в каждой строфе (а их всего – 15) подбором положенных по случаю торжественных слов Пушкин превратил эпитафию в анафему.

И вот всю эту оценку кровавых деяний Наполеона Пушкин завершает "знаменитой" строфой, значение которой Николаев понял с точностью "до наоборот": мнимую "хвалу" супостату Пушкин возводит за то, что тот дал русскому народу возможность освободить от него Европу.

Никогда не поверил бы, что можно вот так извратить суть в этом, в общем-то, довольно тривиальном (с точки зрения постижения содержания) для любого старшеклассника случае.

В.К.: Хотелось бы мне, чтобы хотя бы моей внучке довелось услышать в школе такой разбор пушкинского стихотворения – ведь его стихи надо уметь читать!

А.Б.: Именно такое неумение читать стихи и привело к тому, что "оппоненты" наговорили кучу чепухи по любому вопросу, какой бы они ни взялись обсуждать. Вы только посмотрите, сколько и с каким пафосом и апломбом Алешина с Николаевым нагородили по поводу "злополучной Макарьевской ярмарки", где я допустил возможность двойного толкования, хотя это допущение – всего лишь попытка снисходительного отношения к невежеству моих оппонентов.

В.К.: Но, может быть, в таком случае снисходительность и не нужна – и даже вредна? Давайте уж, раз мы снова упомянули Макария, расставим, наконец, все точки над ё. Вот передо мной текст статьи Николаева. Солидаризируясь с Алешиной и ссылаясь на набоковское примечание к этому месту в "Онегине" ("Упоминание о знаменитой Макарьевской ярмарке в Нижнем, куда в 1817 году ее перенесли из Макарьева, города в шестидесяти милях к востоку."), Николаев пишет:

"Набоков имел в виду вовсе не тот город Макарьев, о котором, срочно меняя тактику, пишет в последней статье Барков (этот город расположен севернее Нижнего), а небольшой городок возле Макарьевского монастыря (сейчас там поселок Макарьево)…"

А.Б.: Не грех было бы перевести набоковские мили обратно в наши версты или хотя бы в километры. Хотя не мною сказано: "Нет пророка в своем отечестве", все же замечу, что в первую очередь меня интересует не мнение Набокова, а художественный замысел Пушкина. А вот какую именно из Макарьевских ярмарок имел в виду Пушкин, из его текста как раз и не видно.