Шекспир - Пушкин - Булгаков

А.Б.: Таково свойство талантливой литературы. Но для нас в этой главе важнее другое. Булгаков показывает, что Мастер в отношении Бездомного выполняет ту же функцию, какую вампиры Гелла и Варенуха должны были, но не успели осуществить в отношении Римского. При этом Мастер сам уже успел пройти инфернально-идеологическую обработку: за полгода до этой встречи с поэтом он был арестован в своем подвале и уцелел, не попав на Соловки, ценой сотрудничества с дьявольской Системой. Зато теперь у него своя связка ключей от палат, он может посещать несчастных "в лучах полной луны" и "манить их за собою".

Кульминационный момент в изображенной Булгаковым "эволюции" Мастера – его беседа с Воландом. Когда-то, до перерождения, Мастер создал гениальное произведение, где было разоблачено преступление Пилата. Воланд предлагает развить эту тему, то есть разоблачить режим и МАССОЛИТ, но Мастер отказывается, ему это "неинтересно", а собственный роман "ненавистен". Он приобрел власть и стал пособником "рогатой нечисти" – власти режима, и лишь изредка его, как и Пилата, мучит совесть: "И ночью при луне мне нет покоя." В этой связи покой, который ему подарен в конце романа, Булгаков, внук священника, сын профессора духовной академии и религиозный человек, в рамках христианской морали понимал как забвение.

В.К.: В таком случае прототипом Мастера должен был быть какой-нибудь известный писатель? Кто же именно?

А.Б.: Горький.

В.К.: Ничего себе! И вы это можете доказать?

А.Б.: А это и доказывать не надо: горьковскими "адресами" роман перенасыщен. Просто нас сегодня Горький не интересует, он на наших глазах уходит в небытие, в забвение, а в тридцатые годы все булгаковские аллюзии в его адрес были прозрачными. В романе – множество "горьковских" меток, от марки каприйского вина и ассоциаций с переназванием Тверской и с названием романа "Мать" до общеизвестных "неожиданных слез" Горького. Год, месяц и день смерти Мастера Булгаков не только наметил с помощью всевозможных подсказок – скрытых временных меток, вплоть до дат полнолуния и солнечного затмения, но и задублировал эту информацию так, что ошибиться невозможно: это 19 июня 1936 года, день смерти Горького. Одного этого было бы достаточно, чтобы не ошибиться в прототипе.

В.К.: Но как в таком случае расценивать "евангелие от Булгакова" – его "роман в романе", историю Иешуа? Ведь оно должно быть написано Мастером?

А.Б.: В том-то и дело, что история Иешуа – не евангелие от Булгакова, а евангелие от Горького, но написанное как пародия на "Козлиный пергамент" Левия Матвея – "Четвероевангелие" Льва Толстого. Горький до перерождения, Горький "Несвоевременных мыслей", обличавший Ленина и Троцкого, их ничем не оправданную, революционную жестокость, спорил и с Толстым, который не только сделал из четырех канонических евангелий одно, но и внес в него мотивы, каких в канонических текстах не было вообще – например, вложил в уста Христа фразу "Все люди добрые." Вот что писал Горький в работе "Лев Толстой":

"Он дал нам евангелие, чтобы мы забыли о противоречиях во Христе, – упростил его образ, сгладил в нем воинствующее начало и выдвинул покорное "воле пославшего". Несомненно, что евангелие Толстого легче приемлемо, ибо оно более "по недугу" русского народа."

Пародируя Толстого устами Горького, Булгаков отдал эту фразу Иешуа, в то время как сам придерживался канонического прочтения образа Христа с его "Не мир, но меч…" Он доказывал, что именно следование этой ложной формуле Толстого и принципу непротивления злу насилием привело к гибели Москву (читай – Россию).

В.К.: Под "недугом" Горький понимал рабскую покорность?

А.Б.: Да – и Горький в "Несвоевременных мыслях" прямо писал об этом. Он опасался, что эта черта русского менталитета становится страшно опасной во власти; оборачиваясь беспредельным произволом; собственно, Булгаков то же самое выразил художественным образом, написав "Собачье сердце". Характерно, что сам Горький открыто присоединился к Системе и вошел в правительство, когда в одну ночь было казнено 512 человек…

Но задача романа в романе отнюдь не исчерпывается этим спором Булгакова с Толстым. В нем прочитывается как минимум еще один этический пласт, связанный с вопросом об исторической вине еврейского народа за убийство Христа. Булгаков дает четкий ответ и на этот вопрос: вложив это обвинение в уста трусливого лицемера, Булгаков тем самым опровергает его смысл. Везде, где Пилат пытается снять с себя вину за убийство и переложить ее на евреев, он получает один и тот же ответ: виноват он и только он.

Слова Иешуа "Мы теперь всегда будем вместе… Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя!" – прямое обвинение Пилата в убийстве.

"…Ты его убил," – говорит Пилату Левий Матвей.

О том же говорят ему и угрызения совести.