Шёл по городу волшебник

Борис и Гена гребли. Алексей Палыч сидел пассажиром. Вода хлюпала между брёвнами, даже сквозь подстилку чувствовалось, как они шевелились. Алексей Палыч смотрел на удаляющийся берег, на уменьшающиеся фигуры Лжедмитриевны и Марины. Он очень ясно представлял сейчас себя – торчащее над водой полураздетое существо с заросшим подбородком и тощей грудью. Очки в этой ситуации его никак не украшали, а, наоборот, делали ещё более нелепым и неуместным.

Алексей Палыч представил себе, что его в данную минуту видит жена или кто-нибудь из кулёминских знакомых, и поёжился. Они бы его не признали: положительный и скромный, деликатный и аккуратный, известный всему Кулёминску учитель болтался в жалком виде на жалком плоту, словно потерпевший кораблекрушение или ещё похуже того.

Лжедмитриевна и Марина стали совсем маленькими, а Веник, тот вообще слился с берегом.

«Вот в чём выход! – подумал Алексей Палыч. – Нужно было забрать Марину, а Лжедмитриевну оставить. И никаких насилий и утоплений… Хотя нет, за ней всё равно бы вернулись… Господи, чем же занята моя голова! В школе идут экзамены… директор волнуется… жена беспокоится. Мать Бориса уже, наверное, скандалит в моём доме, получив телеграмму… Чего ради? Ради этих ребят? Да пожалуй, в этом и только в этом наше оправдание. Перед кем оправдаться – найдётся, а вот чем?..»

Плот уткнулся в берег. Гена соскочил.

Алексей Палыч тоже хотел спрыгнуть бодро, по-спортивному, но в очередной раз ощутил, что сорок пять – это не пятнадцать. Он сидел на полусогнутых ногах, они затекли и распрямляться не слишком торопились.

– Алексей Палыч, давайте «пушку», сейчас мы вас отогреем! – крикнул Стасик.

– А почему, собственно, меня? – спросил Алексей Палыч, хрустя коленками. – Я как все. Мне не нужно никаких привилегий.

– Ну, все и погреются, – тактично заметил Стасик. – Борис, гони плот обратно. Да не забудьте Веника.

Не очень-то хотелось Борису перевозить своего врага и липучую Мартышку, но возражать он не стал: дело есть дело, а переживания его никому не интересны. Да и опять же – не объяснишь эти переживания, такая уж пошла полоса жизни.

Всё же разговаривать с Лжедмитриевной он не был обязан.

– Я тоже буду грести? – спросила Мартышка. – Или Елена Дмитриевна?

– Бери весло.

– Какой ты суровый, Боря, – протянула Мартышка. – Просто настоящий капитан.

Уважения в её словах было ноль целых и ноль десятых. У девочек, которым перевалило за шестнадцать, это называется кокетством. Марине ещё не перевалило, но кокетничать она умела уже с семи.

Лжедмитриевна была всё так же бесстрастна, как судья. Не спортивный судья, разумеется, а тот, который присуждает кого-нибудь к чему-нибудь.

Веник, решив, что его бросают, зарыдал. Собаки тоже умеют плакать. Некоторые собаки, как и некоторые люди, делают это молча. Но Веник был не из таких.

«Ай-ай-ай… – причитал он, – ай-ай…»

В его голосе было столько обиды и жалости к самому себе, что никакого перевода не требовалось. Когда Лжедмитриевна перенесла на плот рюкзак с продуктами, вопли Веника стали ещё тоньше, пока не перешли в область ультразвука. Теперь он кричал неслышимым криком, только нижняя его челюсть мелко дрожала.

– Веничек, – сказала Мартышка, уже и сама готовая пустить слезу, – неужели ты думаешь, что мы тебя бросим? Иди ко мне.

Веник заметался у края воды, шагнул вперёд, покачался, примериваясь, и прыгнул на плот. Для собаки это был храбрый поступок. Примерно такой же, как для человека, впервые прыгнувшего с парашютом.

Когда все уселись, а Веник улёгся на куртке Мартышки, Борис оттолкнулся веслом от берега.

Мартышка гребла довольно сносно, если не считать того, что весло часто выворачивалось в её руках и поливало пассажиров прохладной водой. Лжедмитриевна принимала это с обычным своим спокойствием. Борис негодовал, но молчал, понимая, что сейчас ничего не исправишь.

Они уже доплыли до середины озера, уже хорошо различали ребят и Алексея Палыча, стоящих на берегу. Даже Веник поднял морду и начал нюхать ветер, почуяв что-то знакомое…

Волны чмокали возле носа плота; вёсла расплёскивали воду; всё это были постоянные и привычные звуки…

И вдруг Борис услышал посторонний шумный всплеск, будто кто-то плюхнулся в воду. Он повернул голову и увидел, что это не кто-то, а что-то.

Он ещё успел увидеть зелёный бок рюкзака, никель пряжек, строчки на лямках – всё это отпечаталось в его глазах с необычной чёткостью. Рюкзак погружался не торопясь, но неуклонно, неотвратимо.

Это был рюкзак с продуктами.

Говорят, что в критическом состоянии организм человека как бы взрывается изнутри – быстрее начинает двигаться кровь, мышцы на время приобретают необычную силу, легче переносится боль; но главное – ускоряется мысль, решения принимаются почти мгновенно. Организм выбрасывает наружу резервы, скрытые в его кладовых. Так, например, рождаются рекорды, подвиги.

Борис ни о чём не успел подумать, как очутился в воде.