Шёл по городу волшебник

– Скажите, Клавдия Петровна… – В Кулёминске все продавщицы носили имя Клавдия. – Скажите, Клавдия Петровна, а что примерно едят дети месяцев трёх-четырёх?

– Мальчик или девочка? – деловито осведомилась продавщица.

– Ну, скажем, мальчик…

– Мальчик… – задумалась продавщица. – Конечно, это всё равно – мальчик или девочка. Это я так спросила… У меня-то девочка. А вот у вас как раз мальчик, разве вы не знаете, чем его кормят?

– Он уже большой. А чем кормили раньше, забыл.

– Да и я забыла. Моей-то семь лет, всё лопает, лишь бы побольше. А вам зачем?

– Просто так. Из любопытства.

– Из любопытства… – протянула продавщица, и глаза её нехорошо засветились. – Ну ясно, из любопытства… Как же назвали мальчика?

– Ещё не назвали, – машинально ответил Алексей Палыч и тут же ужаснулся своим словам. – Я хочу сказать… эти… родители… ещё не придумали ему имя.

– Это за три месяца?! – изумилась продавщица.

– Вот представьте себе… – торопливо сказал Алексей Палыч. – До свидания.

Алексей Палыч быстро повернулся и пошёл к выходу. Продавщица смотрела ему вслед. Смотрела с интересом и подозрением, которые Алексею Палычу ничего хорошего не сулили.

Когда Алексей Палыч занёс картошку домой, Анна Максимовна была занята кормлением Андрюши.

Впопыхах Алексей Палыч засунул портфель слишком далеко под шкаф, и теперь ему пришлось доставать его с помощью кочерги. Чтобы заглушить шум, Алексей Палыч запел.

Стоя на коленях перед шкафом и шуруя кочергой, Алексей Палыч ненатуральным голосом бормотал нараспев какое-то «на-на-на, ля-ля-ля».

Если при этом учесть, что и натуральным-то голосом он не пел никогда, что голос его от природы был слегка дребезжащим и что распевал он, чуть согнувшись, то можно представить, что до Анны Максимовны донеслось некое козлиное бормотание.

– Чего ты раскашлялся? – крикнула она из соседней комнаты. – Выпей таблетку, а то в школе совсем охрипнешь.

– Это я не кашляю, а пою, – отозвался Алексей Палыч.

– Ещё не легче, – засмеялась Анна Максимовна. – С чего же ты запел?

Выудив пыльный портфель, Алексей Палыч обтёр его о пальто; поразмыслив, смахнул пыль с пальто одеялом, а одеяло перевернул на другую сторону.

Проходя через кухню, он приостановился у плиты, сказал «ля-ля-ля» и в тот же самый момент положил кочергу на место, стараясь не брякнуть.

– Что ты сказал? – спросила невидимая Анна Максимовна.

– Я сказал «ля-ля», – ответил Алексей Палыч, внезапно рассердившись на себя и своё мельтешение. – «Ля-ля» и больше ничего. Что ты удивляешься? Эти песни ты целый день слышишь по радио. Я побежал, Аня, уже пора.

И Алексей Палыч поспешно ушёл, оставив жену в лёгком недоумении. Подозрений у неё пока никаких не было. Просто Алексей Палыч дважды за сегодняшнее утро проявил необычную самостоятельность: сделал выговор дочери и пытался что-то спеть. Особенно удивительным было последнее. Алексей Палыч не пел ни на праздниках, ни на днях рождения, рта не открывал: стеснялся. Ему даже и за других было неловко, если пели очень громко.

Поэтому легкомысленное «ля-ля», пропетое Алексеем Палычем, значило гораздо больше, чем могло показаться с самого начала. Это было отступление от правил, как будто Алексей Палыч на минуту перестал быть самим собой. Вот что выходило из простого «ля-ля».

И Анна Максимовна это отметила.

Отметила пока просто так, не делая никаких выводов.

Когда Алексей Палыч подошёл к школе, было уже без десяти девять.

Со всех сторон тянулись к главному входу ученики. Те, что помладше, здоровались с Алексеем Палычем открыто и весело. Пожилые десятиклассники, боясь уронить своё достоинство, делали вид, что не замечают учителя, и здоровались, если только сталкивались с ним в упор.

Впрочем, в это утро Алексей Палыч и сам едва замечал своих учеников.

Он шёл по двору, а взгляд его не отрывался от небольшой, обитой железом двери. В любой другой день он, не задумываясь, зашёл бы на минуту в подвал и спокойно вышел бы оттуда, но сейчас ему казалось, что всё это будет выглядеть подозрительно.

Тут он заметил, что с задней стороны школы отворилась дверь. Во двор вышла женщина и направилась прямо к подвалу. У входа в подвал она остановилась, подёргала замок и, как показалось Алексею Палычу, даже постучала в дверь.

«Услышала ребёнка! – пронеслось в голове Алексея Палыча. – Всё пропало!»

Женщина заметила учителя и махнула ему рукой.

– Иди-ка сюда.

Алексей Палыч подошёл. Лицо его было бледным и выглядело как лицо раскаявшегося злодея.

Это мог бы заметить каждый. Заметила это и стоявшая перед ним женщина, чему вовсе не удивилась. Она привыкла к тому, что все в школе были перед ней виноваты. Сама же она оказывалась всегда права.

К этому она тоже привыкла.

– Открой дверь.

– Зачем, Ефросинья Дмитриевна? – робко спросил Алексей Палыч.

– Затем, что там у тебя моё ведро осталось. Ещё с прошлого года. Или ты его уже уработал?