Шёл разведчик по войне

 «Нашёл время рейды считать да заслугами хвастать! Время уходит», — одёрнул себя Микко.

 Вышел во двор, прислушался. Тихо. Надо идти. Дошёл до калитки. «А сколько же сейчас времени? Не нарваться бы на смену…» Вернулся, посмотрел на ходики. Без пятнадцати два. Надо переждать, пока сменят часовых. Присел у окна, назначив выйти через полчаса. Потом добавил ещё пять минут, для гарантии. Нет, хватит трусить, надо идти. Вышел во двор. На небе ни облачка. Надо бы подождать… «Иди, трус…» — приказал себе. Но луна ярко светит, часовой в переулке может увидеть. Лукавство, и он знал, что лукавит, ведь он проверял обзор с места охраны: за трамплином сарая не видно, заслоняет его трамплин. «Совсем раскис, баба!»

 И тут тучка набежала, и снежок из неё реденький и мелкий просыпался. Куда ж идти по свежему снегу, следами себя выдашь. И время упущено. И наверно, не видно ничего из–за снега. Что делать, ночь потеряна. Оправданный возвратился в дом. Но совесть оправдания эти не очень–то принимала, поскабливала и корила: дрогнул.

 Утром проснувшись, только подивился своей слабости.

 На следующую ночь, опасаясь, как бы и в самом деле не зарядил снег, тогда уж действительно наследишь и ничего не увидишь, ушёл на сарай во время. Возвратясь согрелся, а утром встал в обычное время, прополоскал рот и пожевал прополиса, от «запаха больного зуба». Ирма ничего не заметила.

 А после третьей ночи опять проспал.

 - Снова зуб болел?

 - Да.

 - Ты вот что, Микко… Приходи к нам ночевать, места хватит.

 - А нет, ничего. Я дома.

 - Ну смотри сам. А если что — иди, не стесняйся. Чего тут стесняться, и взрослому одному в доме жутковато, — Ирма по–своему истолковала его зубную болезнь. Ипользуясь случаем перешла на хозяина дома. — Юлерми одному жить тоже не дело, надо о хозяйке подумать. Мужчина без жены, что сарай без крыши. А дом без хозяйки, что баня без пару. Вроде и есть они, да толку с них никакого. Юлерми мужчина работящий, хозяйственный и деньги к нему идут. Такому надо семьёй дома жить, а не болтаться ночами по всей деревне и даже по округе. Понятно, молодой, здоровый, сила наружу рвётся, природу не обманешь. Значит, жениться надо. Девушке за него, вдового, идти вряд ли прилично. Так ему и из других выбрать хватит, вон их, молодых вдов, сколько сейчас. И ещё будут. Война. Женихи убывают, а вдов прибавляется. Женится и ещё успеют детей нарожать и вырастить.

 Ещё две ночи мёрз на сарае. Наблюдения что–то подтвердили, что–то пришлось уточнить. В целом, сбор необходимой информации можно считать завершённым.

 Ближе к вечеру, после того, как ребята разбежались по домам, Микко благополучно перенёс с сарая пакет. Но увы, не обошлось без оплошности: выскользнул бинокль и провалился внутрь сарая. И не было никакой возможности достать его. Обозвал себя и старой вороной, и мокрой курицей, и вислоухим из отряда безрогих — да толку с того.

 Дома развёл огонь в печи, запер дверь на крючок, разогнул шплинт и снял наконечник с лыжной палки. Зарисовал на оставшихся чистых листах блокнота план деревни, промерить расстояния труда не составляло, пять его шагов равны трём метрам. Указал расположение финских постов, описал состав подразделения и режим охраны. Оторвал обложку блокнота, кинул в огонь. Листы скатал в плотную трубочку, засунул в выемку в лыжной палке, поставил наконечник на место, зашплинтовал. Карандаш тоже сжёг. Парусину уложил во внутренний карман пальто. Фонарик и компас спрятал на чердаке конюшни, закопал в потолочную засыпку.

 Следующим утром отправился в лес. Часовому объяснил: теперь надо сосновых веток курам на витамины наломать, да, заодно, ёлку к Рождеству присмотреть. Прошёл благополучно, хотя под сердцем всё же поёкивало: вздумает обыскать да если найдёт — верняком, гестапо и расстрел.

 Берёзового прутика на пеньке не было. Вместо него лежала осиновая рогулька.

 Наши были здесь. И потеплело на душе, шмыгнул носом и варежкой под ним провёл.

 Листы блокнота, извлечённые из палки завернул в парусину и схоронил под камнем. На пеньке, где была рогулька оставил обломок сухой еловой ветки: тайник заложен, можно изымать. Отломил с полдюжины сосновых веток и отправился домой. Миновал часового, теперь уже свободно, непринуждённо и даже с некоторым пренебрежением: отныне ты мне не опасен.

 По улице повернул к дому и у калитки обильно и шумно выдохнул, будто дошёл до места и тяжелую ношу сбросил — задание выполнено. Нормуль.

 Поел и полез на печку. Осиновая рогулька предписывала покинуть населенный пункт на следующий день и переместиться в Хаапасаари. Надо хоть немножко перед дорогой погреться, тепла накопить.

 

 Вечером приехал Юлерми, отпустили его на два дня подлечить коня, порезал тот настом ноги.

 Утренние сборы были недолгими — что ему собирать: пальто на плечи, торбу через плечи, шапку на голову, лыжи на ноги и готов.

 Внешне Юлерми к известию об уходе Микко отнёсся спокойно.

 - Смотри как тебе лучше. Уйдёшь — в обиду не приму, останешься в обузу не будешь. Всё–таки живой человек в доме.