Шел снег

Хлопнула дверь, и на пороге возник маршал Бертье. Но он выбрал далеко не самый удачный момент, чтобы обратиться к императору. Тяжело дыша, маршал вошел в комнату, превращенную в египетский хаммам, рукавом расшитого мундира вытер вспотевшее лицо, подошел к ванне и тотчас же был обруган:

— О какой катастрофе собирается сообщить нам этот зануда, испортивший мне купание?

С этими словами император окатил начальника штаба горячей водой, отчего его безупречный мундир промок снизу доверху.

— У нас есть гонец, сир…

— Какой гонец?

Человек, который может передать ваше послание лично царю.

— Кто это?

— Русский офицер. Его имя…

Бертье достал тут же запотевшие очки, протер их пальцами и водрузил на нос, чтобы прочесть нацарапанное на листе имя.

— Его имя Яковлев. Мы вытащили его из военного госпиталя. Ему повезло: в отличие от многих раненых он не обгорел.

— Где он, ваш Яков?

— Он ждет в колонном зале, сир.

— Пусть ждет.

— Он брат царского посланника в Касселе…

— Составьте ему компанию. Он будет в восторге от ваших изысканных речей. Так, где же горячая вода? Разве я велел вам прекратить растирания, господин Констан? Трите! Да посильнее, как лошадь!

Вечером Наполеон встретился с эмиссаром, разысканным Бертье. Император благоухал одеколоном, брюзжал и держал руки за спиной под приподнятыми полами полковничьего мундира. Яковлев встал, опираясь на трость. Короткие жесткие усы щетинились на его верхней губе, а панталоны красновато-бурого цвета и белый двубортный камзол придавали ему довольно любопытный вид — не военного и в то же время не гражданского человека.

Наполеон начал разговор в примирительно-удрученном тоне, однако вышел из себя, когда заговорил о Ростопчине и англичанах, отмечая их пагубное влияние:

— Пусть Александр предложит переговоры, и я подпишу Московский мир, как когда-то подписал Венский и Берлинский. Я пришел сюда не для того, чтобы остаться навсегда. Я и не должен был здесь находиться. И не пришел бы, если б меня не вынудили к этому! Всему виной англичане! Они наносят России такую рану, которая еще долго будет кровоточить. Разве это патриотизм — жечь свои города? Ярость, да! А Москва? Горячка этого Ростопчина вам обойдется дороже, чем десяток баталий! Что дал пожар? Я по-прежнему в Кремле, не так ли? Если бы Александр сказал только одно слово, я бы объявил Москву нейтральным городом! О, я ждал этого слова, я желал его! И вот что из этого вышло. Сколько крови!

— Ваше величество, — заговорил Яковлев, почувствовав конец монолога, — быть может, именно вам, как победителю, следовало бы начать разговор о мире…

Император задумался, меряя кабинет шагами, и внезапно повернулся к русскому:

— У вас есть возможность встретиться с царем?

— Да.

— Если я напишу ему, вы отвезете мое письмо?

— Да.

— И вручите самому царю?

— Да.

— Вы уверены?

— Ручаюсь за это.

Оставалось подготовить убедительное письмо. В каких выражениях? Гнев? Нет. Просьба? Ни в коем случае. Как найти подход к Александру? Как заставить его уступить? Как тронуть его? Наполеон вышел на террасу, с которой виднелись некоторые кварталы города. В лорнет он различал, как светились в ночи церковные паникадила, подвешенные в уцелевших от пожара и превращенных в казармы дворцах; видел огни биваков вокруг дворцов; поля, испещренные красными точками костров; слышал отзвуки застольных песен.

Бонапарт снова лег в постель, но проснулся среди ночи и вызвал секретарей. Прохаживаясь по огромному кабинету, он бормотал свое послание царю. Сдерживая зевоту, секретари записывали запомнившиеся обрывки фраз.

— Браг мой, — говорил император тихим голосом. — Нет, пожалуй, так будет фамильярно… Господин брат мой, вот! Господин брат мой… я хочу, чтобы он доказал мне, что в глубине души у него осталась привязанность ко мне… В Тильзите он сказал мне: «Я буду вам главным помощником против Англии»… Ложь! Не записывайте этого слова… В Эрфурте я предложил ему Молдавию и Валахию с границами по Дунаю… Господин брат мой… дальше написать, что брат одного из его посланников… посланника вашего величества… Напишите Вашего Величества… Я пригласил его, разговаривал с ним, и он пообещал мне… нет… я поручил ему передать мои чувства царю… Подчеркните чувства… Далее следует выразить сожаление по поводу пожара в Москве, осудить его, взвалить всю вину на эту свинью Ростопчина! Поджигатели? Расстреляны! Добавьте, что я веду войну против него не ради забавы… что я ждал от него лишь одного слова… Одно слово! Одно слово, либо сражение. Одно слово и я остался бы в Смоленске. Я стянул бы туда войска, завез бы продовольствие из Данцига, пригнал стада. Одно слово — и я организовал бы все в Литве. В моих руках была уже Польша.