Шел снег

Госпиталь представлял собой огромное крытое гумно, заполненное ранеными и обмороженными гренадерами, которых из последних сил растирали санитары и их добровольные помощники. Себастьян узнал со спины мадам Аврору, которая занималась раненым сержантом, пытаясь снять с него сапоги. У него были обморожены ноги, и примерзшая к сапогам кожа отрывалась лоскутами. Рыжеволосая актриса Катрин с флягой водки в руках сновала среди рядов раненых.

Поручив дочь торговца заботам медиков, Себастьян поговорил с Авророй, которая перевязывала сержанта бинтами из разорванной на ленты нательной рубахи. Орнелла? Аврора не знала о ней ничего кроме того, что та примкнула к группе солдат, отбившихся от своего полка. Лишившись повозки, актеры разбрелись кто куда. Директриса с Катрин нашли приют у артиллеристов и дальше путешествовали на лафете пушки.

Ночью какие-то канальи увели коня капитана д’Эрбини, он нашел лишь обрезанную уздечку. Всем необходим был сон, и воры пользовались этим обстоятельством. Многие уже не отходили от своего имущества ни на шаг и по очереди сторожили лошадей. Капитан переживал свою беду как позор: что может быть нелепее, чем кавалерист; низведенный до состояния пехотинца. Когда он обнаружил пропажу, у него даже не было времени, чтобы обшарить поселок: на площади Красного император собирал боеспособные гвардейские подразделения. Пританцовывая, чтобы согреться, здесь стояли гренадеры, пешие драгуны, тиральеры, и снег падал на их шапки и бородатые лица.

Русские пытались отрезать Наполеона от полков. Потрепанный и обескровленный, первый корпус Даву попал под обстрел армии, десятикратно превосходившей его в численности, но у которой, к счастью для французов, были бездарные командиры. Царские генералы все еще боялись Наполеона, и, несмотря на отступление, одно его имя приводило их в дрожь. Зная это, он сам решил повести в бой отборные войска, рассчитывая личным присутствием воодушевить своих солдат и заставить трепетать врага, выручить преследуемые части и соединиться с ними.

Император прибыл пешком, опираясь на березовую палку. Он был одет на польский манер в украшенный золотыми брандебурами зеленый меховой плащ, подбитые мехом сапоги и кунью шапку, отороченную лисьим мехом и подвязанную лентой. Он обратился к гвардейцам с речью, слова которой передавались из уст в уста и дошли до сердца каждого солдата. Д’Эрбини запомнил лишь одну фразу, но она воодушевила ею: «Довольно быть императором, пора стать генералом!»

Гренадеры старой гвардии выстроились в каре вокруг его величества. Три тысячи солдат и кавалеристов с оркестром впереди выходили из города. Высыпавшие на улицы служащие военной администрации и прислуга с тревогой спрашивали себя, вернутся ли эти последние, сохранившие достойный вид воины, или все полягут в бою с русскими. Среди них был и Полен. Капитан даже не взглянул в его сторону, он командовал строем драгун и дрожал не то от холода, не то от восторга.

Музыканты потрескавшимися губами выдувают из флейт «Где лучше, как не в семье родной», ирония которой не совсем по душе императору, предпочитающему более подходящую моменту воинственную музыку. И вот уже под звуки «Постоим за спасение империи» войско появляется на дороге, которая выходит из прикрывавшей его до сих пор низины. На холме у хвойного леса старые вояки видят русских. Они не обращают на них внимания и продолжают шагать по снегу прямо вперед, чтобы соединиться с солдатами Даву, окруженными полчищем казаков.

При виде развернутых, увенчанных орлами трехцветных знамен, оркестра, знаменитых шапок императорской гвардии, с которой они не раз сталкивались в баталиях, русские застывают в изумлении. Не решаясь атаковать, казаки в беспорядке отходят. Д’Эрбини разворачивает свой отряд и создает заслон на фланге гренадеров. Он видит уверенного в себе, непобедимого, как и раньше, императора.

Неприятель избегает прямого столкновения. Но вот в действие вступает его артиллерия, которая расположилась на вершине холма. Находясь вне пределов досягаемости ружейного выстрела, русские артиллеристы, корректируя стрельбу, ведут огонь по колонне — легкой и малоподвижной цели. Картечь и ядра пробивают бреши в сплошной стене батальонов. Когда с раздробленными ногами или оторванной головой падает один, другой занимает его место, чтобы сомкнуть ряды и заполнить просвет в строю. Без суеты и лишних слов солдаты переступают через тела павших и, не глядя на раненых, идут дальше, глухие к их крикам, просьбам, проклятиям.

Сержант Бонэ держится справа от капитана; внезапно он сгибается, и падает на колени, схватившись за распоротый осколком гранаты живот. Руками он удерживает внутренности, затем боком валится в снег, умоляя д’Эрбини:

— Мой капитан, прикончите меня!

— Мы не должны останавливаться Бонэ, не должны! Ты понимаешь это?

— Нет!