Шел старый еврей по Новому Арбату...

Играла баба Таня долго, истово, с полным для себя удовольствием. Строила из кубиков хоромы царские, за заводной обезьянкой по полу елозила, музыкальный волчок в пол вколачивала – хозяева уши затыкали. Раз пришла с гуляния красная, трепаная, вся в волнении:

– Книжку надо купить. Двадцать шесть копеек. Там царь дал сынам по стреле. Куда упадет, на той и женись. А младший стрельнул – и в лягушку…

Помолчала, вспоминая, добавила с почтением:

– Как она хлебы пекла – лучше всех.

Садились рядком на диван, как на завалинку, выпевали старательно, в потолок. Баба Таня – в нарядах с хозяйкиного плеча, в хозяйских шлепанцах – тянула пронзительно, с надрывом, карабкаясь на верха, наш сын басил потихонечку, с передыхом, старательно перевирал непонятные слова.

Чаю, чаю накачаю,

кофею нагрохаю.

Мой миленок крепко спит,

я его сполохаю…

А то вдруг затихали на диване, шуршали, елозили, перешептывались на ушко, потом сын выходил на кухню к родителям, говорил заученное, потупив глазки:

– Здравия желаем, папаша-мамаша.

Баба Таня скоком подскакивала, руками всплескивала, изумлялась на ребенка:

– Это надо жа! Это кто ж его учит?..

Подпихивала – давай дальше, он и добавлял к нашему обалдению:

– До свидания, милое создание. Целоваться некогда.

И уходили под ручку в комнату.

Песни петь.

В игрушки играть.

Что старый, что малый: одна утеха.

Бабка старая,

самовар поставила.

Не успела вскипятить –

дедка с Питера катит…

Дедку у бабы Тани убили в империалистическую, осталась с тремя ртами – меньшему годок.

Сынов у бабы Тани убили в Отечественную, осталось внуков – полные горницы.

До восьмого десятка билась, не щадя живота, за семейную сытость, а из окон выглядывали правнуки – галчата с разинутыми ртами. Всех на ноги подняла, никому помереть не дозволила.

Вышла баба Таня на пенсию, жила с дочкой в поселке при фабрике, в полном достатке. И вдруг депеша. Срочно! В Москву! С плацкартой! Разыскали бабу Таню через дальних знакомых, встречали на вокзале, под руки подхватывали, в такси подсаживали, на лифте поднимали: мягко ли спать, сладко ли кушать? Нешуточное дело – хозяйка на работу вырвалась.

Королевой сидела во дворе среди прочих нянек, хвасталась своим подопечным, а он уж привык – просить не надо, руки в боки и запел:

Дедушка, постой,

нет ли рублика с собой?

Зацелую, замилую

твою бороду седую…

– Господи! – изумлялась. – Это надо жа! Это кто ж его учит?..

С гуляния приходила растревоженная, обеспокоенная. На улице соблазны, намеки: переманивали бабу Таню, искушали заманчивыми обещаниями. Потому и выговаривала при хозяевах, будто невзначай:

– А Клавка-то получает пятьдесят целковых. Сиди с ребятенком – и вся недолга… А у Шурки-то комната своя, и платье шерстяное подарено… А Глашка-то ничё не делает, только живет…

Не выдержав намеков, хозяева – то есть мы – укрывались в комнате на совещание, назавтра несли ей подарок. Баба Таня утихала на время, а на улице нашептывали, не отступались – выпала удача на старости лет.

И соблазнили бабу Таню.

Пустилась баба Таня во все тяжкие, пошла по рукам – по соседям.

То баба Таня никому, а то баба Таня всем.

Рано бабу Таню выбрасывать.

Вы скажите-ка ребята:

что на улице шумят?

Что на улице шумят?

Бабы сарафан делят.

Кому клин, кому стан, кому весь сарафан.

Одной бабе не досталось,

она по миру таскалась…

Дудик Бекицер сидел в кафе…

…за столиком у окна.

Фатоватый.

Малого роста.

Клетчатые брюки в обтяжку, бабочка в горошек, канотье на голове, начищенные до блеска туфли и уголок платка из пиджачного кармашка.

Сказали:

– Одесский куплетист. Некогда известный.

Подсели к нему. Угостили коньяком.

Заблестели глаза. Порозовели щечки.

– Перед вами то, что осталось от довольно таки знаменитой пары. Блюмберг и Шерешевский, они же Дудик Бекицер и Залман Шмольц, Залман большой живот.

Встал.

Одернул пиджак и поправил бабочку.

– Исполню для вас. Из инших времен.

Сдвинул канотье на затылок.

Сделал "выход" мелким шажком – носки на стороны.

Пропел нестойким голоском:

По морям несется клич:

Зайт гезунт, Владимир Ильич!..

Отбил чечеточку, легкий на ногу.

Раскинул руки в цирковом "комплименте", вернулся, не запыхавшись, на свой стул.

– Браво! – сказали мы и ушли.

А он остался в прошлом.

За столиком у окна.

Сколько их схоронилось в памяти – не утянуть за собой.

7.

Это случилось зимой…

…в заводском клубе на Пресне.

Мы, первоклашки, сидели на сцене в матросских костюмах, гребли воображаемыми веслами и пели, а Игорь Майтов стоял на капитанском мостике – ладонь козырьком к глазам, мужественно глядел вдаль.

Эгей, моряки,

страну береги!

Пусть знают нашу силу

наши враги…