Шелестят паруса кораблей

Казалось, мирная тактика Головнина одержала верх. Но когда после вежливых расспросов и любезностей Головнин перешел к делу, важный и разодетый в шелка и латы начальник вдруг заявил, что от него ничего не зависит.

— В крепости, — сообщил переводчик, — есть еще более важный начальник, и без его разрешения никаких припасов получить нельзя.

— Как же увидеть этого главного начальника? — спросил Головнин.

— Его можно увидеть только в крепости.Идти в тот же день в крепость было поздно. Кроме того, уход командира «Дианы» за стены крепости мог вызвать на шлюпе тревогу и, чего доброго, даже стрельбу. Головнин передал японцам подарки и вернулся на шлюп.

К вечеру «Диана» подошла к крепости и стала на якорь. Мичман Якушкин в шлюпке с вооруженными гребцами съездил на берег. Японцы встретили русских приветливо, продали им немного рыбы, советовали не ездить в туман и приглашали к себе в гости капитана и офицеров. И опять казалось, что все идет на лад, и стрельба из крепости случилась по недоразумению.

Утром одиннадцатого июля Головнин, Мур и Хлебников на шлюпке с четырьмя гребцами и курильцем Алексеем отправились на берег. Головнин был так уверен в «благомыслии» японцев, что не велел спутникам брать оружие, кроме пистолета для сигнализации.

Начальник острова Ояда встретил российских моряков с изысканной вежливостью. Он просил Головнина немного задержаться, пока в крепости все подготовят к приему почетных гостей. Это сходилось с известным Головнину восточным обычаем задерживать прием важных гостей под предлогом предварительных приготовлений и потому не насторожило русских.

Прошло минут пятнадцать, и гостей попросили в крепость. Матросы понесли за Головниным стулья и подарки. Все говорило о мирных намерениях, полном взаимном доверии и уважении.

Но какая же картина раскрылась перед Головниным внутри крепости! На ровной площадке сидело несколько сот вооруженных до зубов японских солдат, а рядом — множество курильцев с луками и стрелами. Все это войско окружало полосатую палатку начальника.

Сам начальник важно восседал в палатке на стуле. Вид у него был воинственный. За поясом роскошного халата — две сабли. В руках жезл, знак власти. У ног его сидели три воина-оруженосца: один с копьем, другой с ружьем, третий со шлемом. Шлем напоминал рогатые каски древних германцев. На ясной меди его сияло восходящее солнце. Здесь же сидел со своими оруженосцами второй начальник. Стул его был пониже. И у стены, совсем на полу, по-портновски сидели четыре писца.

Начались учтивости, угощения и расспросы об именах гостей, об их чинах, о количестве вооруженных судов у русских. Главный начальник то и дело возвращался к вопросу об обстреле японских берегов лейтенантом Хвостовым.

Это был неприятный разговор, и все слова Головнина о безответственности командира «Юноны», осужденного Российским правительством, явно не убеждали хозяев.

Все же японцы были вежливы, угощали гостей чаем. Но когда Головнин сказал, что пора возвращаться на шлюп, начальник заявил, что не может снабжать русских без разрешения матсмайского губернатора; чтобы получить разрешение, понадобится пятнадцать дней, и для верности русские обязаны оставить заложником одного офицера.

Головнин ответил отказом. Тогда начальник, хватаясь за саблю, стал громко выкрикивать что-то. По выражению лица переводчика-курильца Алексея Головнин понял, что японец перешел к угрозам.

Наконец Алексею удалось сказать:

— Начальник говорит: если он выпустит хоть одного из вас, ему распорют брюхо.

Все было ясно. Головнин, Мур и Хлебников пустились бежать. Японцы бросились за ними. Началась всеобщая беспорядочная стрельба. Курильцы бросали под ноги русским копья и весла.

Мура, матросов и Алексея японцы схватили еще в крепости. Разбрасывая японцев, Головнин выбежал на берег, но здесь его ждал последний удар — начался отлив, и шлюпка оказалась далеко от воды на суше. Японцы навалились на Головнина, свалили на землю, скрутили веревками руки и ноги.

В путах толстых и тончайших веревок брошенные на землю пленники не в силах были шевельнуться. Руки и ноги затекли. Тяжело было дышать. Не зная языка, моряки не могли даже протестовать.

Не меньше физических мучений Головнина терзала мысль, что он виноват в случившемся. Все делалось так, как находил нужным он, командир шлюпа, облеченный по уставу российского флота самыми высокими полномочиями. Его обманули. Но разве он вправе был игнорировать возможность обмана и рисковать не только своей, но и чужими жизнями?

«ДИАНА» ПОКИДАЕТ БЕРЕГА КУРИЛ

Рикорд не мог упрекнуть своего друга и командира в легкомыслии. Он, как и Головнин, полагал, что японцы, убедившись в миролюбии русских, поведут себя как добрые соседи.

Когда в крепости раздались выстрелы и крики, Рикорда охватила тревога. «Диана» мгновенно была приведена в боевую готовность. Что могло произойти? Случайная ссора? Но такой уравновешенный, собранный человек, как Головнин, не мог допустить оплошность. Тогда в чем дело?