Шелестят паруса кораблей

Спрашивали обо всем, начиная от имени и полного перечня близких и дальних родственников. Японцев интересовали самые, казалось бы, посторонние вещи. Они словно задались целью изучить русские нравы, обычаи, чины и одежду властей, прически, чинопочитание в обществе и так далее — без конца. Выказывался интерес и к размерам Российской империи, к столице, армии и флоту, к богатству страны.

Но вскоре Головнину стало ясно, что в центре всего стоит вопрос о причинах нападения «Юноны» на японские берега. Видимо, инцидент произвел на японские власти неизгладимое впечатление. Прошло уже пять лет, а японское правительство переживало этот случай и как национальное оскорбление, и как предостережение на будущие времена.

Головнин неизменно и последовательно объяснял, что поступок лейтенанта Хвостова был осужден русскими властями, что «Юнона» принадлежала Российско-Американской компании и не входила в списки флота империи. Но как звучало все это в передаче переводчика, трудно было представить.

Допросы продолжались мучительно долго, и чем чаще и придирчивее возвращались японские чиновники к этой щекотливой теме, тем меньше было надежд на то, что Головнину и его товарищам удастся убедить японцев в мирных намерениях «Дианы».

Отношение охраны несколько раз менялось то в лучшую, то в худшую сторону. Иные из тюремщиков, стремясь вселить в пленников надежду, говорили об освобождении. Но власти, от которых зависело такое решение, были далеко. Чтобы проехать от Хакодате до столицы, нужно было около двадцати дней. При свойственном японским чиновникам стремлении к точности, боязни ошибиться, паническом страхе перед высшей властью надеяться на скорое решение дела было бы величайшей наивностью.

Головнин и его друзья сознавали это. Такие мысли не радовали — каждый день был испытанием. И порой русские, в особенности матросы, впадали в совершенное уныние. Угнетало еще и полное неведение о судьбе «Дианы» и ее экипажа.

Двадцать пятого августа к клетке Головнина подошел начальник Отахи Коска со свитой. Слуги разостлали свежие циновки. Видимо, предстояло что-то необычайное. И действительно, с величайшим изумлением Головнин увидел свой сундук из капитанской каюты. Сундук поставили на циновки, а рядом разместили чемоданы Мура, Хлебникова и еще какие-то, видимо матросские, узлы.

Начальник долго расспрашивал Головнина, какие кому из пленных принадлежат вещи. Его интересовали отдельные, даже мелкие предметы, их назначение и ценность.

Головнин отвечал односложно, думая совсем о другом. Как могло все это попасть сюда? Неужели «Диана» захвачена японцами и разграблена? И какая же участь постигла экипаж и Рикорда?

Наконец начальник Отахи Коска сказал, что эти вещи русские моряки сами свезли на берег, оставив письменную просьбу передать их владельцам.

Как будто камень упал с плеч Головнина.

Допрос окончился. Вещи были унесены.

Потянулись долгие дни и недели тяжкой неволи. Вновь и вновь вызывали пленников к начальству, задавали множество вопросов, и по-прежнему в центре были вопросы, касавшиеся Хвостова и Резанова. Добивались: не был ли кто-либо из экипажа «Дианы» на корабле «Юнона», не участвовал ли в обстреле японских берегов?

На одном из допросов главный японский начальник вынул из-за пазухи бумагу, положил ее перед русскими.

В глаза бросились дата и подписи:

«Июля 11 дня 1811 года. Жизнью преданный Петр Рикорд, жизнью преданный Илья Рудаков...»

Текст нельзя было прочитать, мешали слезы. Мур упал на колени, прижимая письмо к лицу...

Взяв себя в руки, Василий Михайлович внимательно слово за словом дважды прочел письмо. «Диана» цела. О пленении русских моряков узнают в России. Примут меры. Но как это все далеко и ненадежно...

Японцы потребовали перевести письмо. Нечего было и думать перевести дословно. Невозможно было сознаться в слабости шлюпа, равно как и в том, что «Диана» пошла в Охотск за помощью. Потребовался час, чтобы «перевести» письмо.

Японцы вновь стали добиваться — зачем пришла «Диана» к японским берегам? Беседа была пересыпана вопросами о Петербурге, об Англии, о Дании. Спрашивали, какие суда строит Россия, какие войска и крепости имеются у берегов Сибири.

Русским стали выдавать сахар к чаю, фрукты и сагу. Устроили что-то вроде ванны, выдали по смене белья.

В особенности проявлял к русским внимание один японец, у которого пропал без вести брат.

Тридцать первого августа переводчик передал Муру официальное письмо лейтенанта Хвостова старшине прибрежного японского селения. Прочитав письмо, Мур даже рассмеялся, — все это показалось ему шуткой. Но, взглянув на Головнина, он прикусил язык.

Документом за печатью командира корабля «Юнона» лейтенант Хвостов жалует старшине японского селения серебряную медаль на Владимирской ленте в знак принятия японских поселений в российское подданство.

Официальный документ с подписью и печатью!

Чего же стоили в глазах японцев все словесные утверждения Головнина и его спутников, что русские и не помышляли о насильственном захвате каких-либо японских поселений? Естественно, что приход «Дианы» японцы связывали с действиями «Юноны».