Шелестят паруса кораблей

— Я пока не хотел говорить. Все это еще... — Рикорд развел руками.

— Генералы, вы закончили свой совет? — ворвались в кабинет жёны. — Пора за стол!

— Необычный случай, Василий Михайлович, жены закончили дела раньше нас!

— Положим, мы еще не кончили. После обеда вы пойдете курить, а мы продолжим.

— Видишь, Петр Иванович, даже дамы считают необходимым делать все во благовремении.

НАВОДНЕНИЕ

С вечера и всю ночь дуло порывами. Было слышно, как на Неве бурлили волны, перехлестывая брызгами и пеной через парапет. На мостовых уже стояли лужи. Ветер придавал им вид неспокойный и необычный.

Утром Евдокия Степановна, как всегда деятельная, старалась не шуметь. Она успела осторожно заглянуть в кабинет и, увидев, что муж углубился в бумаги, решила его не беспокоить: из адмиралтейства курьеров не было, можно было надеяться, что в такую погоду Василий Михайлович задержится дома.

Но ее надеждам не суждено было исполниться. Еще до утреннего чая к ней торопливо вбежала горничная и тревожным шепотом сообщила:

— Барыня, вода!

— Какая вода?

— По двору все залило. Дрова из подвалов вынесло...

— Что ты мелешь? — рассердилась Евдокия Степановна. — Как это дрова вынесло?

— А вы в окошко выгляните.

Евдокия Степановна отдернула тяжелую занавеску, выглянула на двор и, забыв, что еще в пеньюаре, вбежала в кабинет:

— Василий Михайлович! Ты видел? — Но тут же осеклась.

Головнин стоял у окошка и смотрел на улицу.

— Дуня, детей надо наверх! А где Феопемпт? Конечно, у Завалишина. Пусть кучер скачет, пока есть возможность, в адмиралтейство. Надо вызвать шлюпку.

— Василий Михайлович, что же это делается?

— Наводнение. Это такое бедствие!.. Корабли, недостроенные корпуса, лодки, все может унести в море!

Вода во дворе поднималась все выше, подбираясь к окнам. Ветер порывами хлестал в стекла. Прислуга и денщик Григорьев поспешно, кое-как хватая, несли вещи наверх. Сам Головнин в библиотеке освобождал от книг нижние полки. Забыли о завтраке, о чае. Наверху истошно плакал ребенок.

Григорьев успел немного успокоиться, и голос его раздавался увереннее. Он велел горничным одежду носить на чердак, а мелкие вещи класть на столы, шкапы и даже на верх печей. Так дело пошло скорее.

К Головнину пришли какие-то матросы. Подвернув брюки, они побрели обратно по колено в воде. За ними пришли другие. Что-то докладывали и уходили. Наконец с трудом вошла во двор адмиралтейская шлюпка, и Василий Михайлович надел шинель и высокие сапоги.

Евдокия Степановна не удерживала мужа. Она понимала, что он всем сердцем там, где подвергаются опасности плоды его трудов.

— Я пришлю вам лодку и людей, — сказал он, целуя жену. — Будь мужественна!

— О себе сообщай, — взмолилась она.

— Хорошо, хорошо! Не век же это будет продолжаться.

Головнин вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Растерянная Евдокия Степановна осталась в передней. Судьба мужа не зависела от ее забот. Мысли ее обратились к брату Феопемпту, который после возвращения из плавания снова жил с ними. Она вспомнила, что он собирался к жившему поблизости, тоже только что вернувшемуся из двухлетнего похода лейтенанту Завалишину.

— Григорьев, — позвала она. — Надо послать вестового к Завалишину. Там ли Феопемпт? Да поскорее, пожалуйста.

Через полчаса вестовой вернулся.

— Думал, не вернусь, — докладывал он. — Такое на улице!..

— Ладно... Расскажешь. А где брат?

— Их нет. Они ушли в адмиралтейство.

— Как ушли? По воде? Пешком?

— Так точно.

Евдокия Степановна только развела руками. Но и в собственном доме дел было тьма. Она носилась по лестницам, спасала платье, обувь, посуду, эти тысячи мелочей, составляющих хозяйство, незаметных в обычное время и неудобных, ломких, бьющихся в часы переполоха. И только после полудня, когда стало ясно, что подъем воды на Неве прекратился, пришла в себя.

И тут мысли ее вновь обратились к мужу.

— Григорьев, лодка у нас есть?

— Так точно. Генерал прислали.

— И гребцы есть?

— А как же.

— Ты останешься дома, а я поеду.

— Куда вы поедете?

— В адмиралтейство. Не могу я так. Собери пакет с едой. Бутылку с кофе.

Григорьев стоял истуканом и только смотрел на барыню.

— Скорей же, пожалуйста!

— Никуды вы не поедете. Да если я вас отпущу, генерал... не знаю, что со мной сделает.

Евдокия Степановна прикрикнула:

— Делай, что приказано!

Она смотрела на него с гневом. Григорьев стоял неподвижно под ее вдруг засверкавшим взором.

— Хорошо, — наконец сказала генеральша. Голос ее срывался, руки дрожали. — Обойдусь без тебя. — Она рванулась к лестнице на кухню.

Григорьев преградил ей дорогу:

— Ладно уж. Только я сам с вами поеду. Посмотрю пойду лодку. Постелить что-то надо. А вы извольте тепло одеться. Зима небось. Даром что нет снега.

Горничная Саша испуганными глазами смотрела на барыню, часто крестясь и что-то пришептывая.

— А ты что? — напустилась на нее Евдокия Степановна.

— Барыня, не ездите, — залопотала Саша. — Потонете. Монашка говорила.

— Какая монашка?

— Что на Спаса приходила. Говорила, бог прогневался на город — быть ему пусту.

Евдокия Степановна сердито оборвала девушку, но, помолчав немного, уже спокойно сказала: