Шелестят паруса кораблей

Головнин молчал. Он мог бы рассказать о разрушениях в адмиралтействе, но не находил слов. Это были не просто корабли, фрегаты, бриги. Это были его дела, его детища. Никакое побоище, никакое поражение не могло по своим последствиям сравниться с этим стихийным бедствием.

Предстояло действительно начинать сначала. Одна уборка обломков, прочно засевших на мелях, и выброшенных на набережные разбитых судов будет тянуться месяцы, а то и годы. Вскоре наступят морозы, скуют льдом и обломки, и бревна, и щепу. Даже снег не сразу укроет эту картину разрушений.

А народ, населявший гавань и острова, потерявший и кров, и имущество, с ужасом ждал первых морозов запоздавшей зимы, не менее грозной для них, чем наводнение.

Большинство столичных представителей власти после наводнения сразу же приступили к обсуждению его последствий. А сам миропомазанный монарх больше и сильнее переживал, так сказать, его мистическую сторону. Если бог царит всевластно и всеразумно где-то там, на небесах, откуда нисходят вихри и бури, светит солнце и падают на землю град и иссушающая жара, — то и это бедствие послано на землю его волей, перед которой остается склониться и рабу, и помазаннику.

В свой черед предстали перед Александром с докладом управляющий морским министерством фон Моллер и Головнин, приглашенный по личному приказу царя.

— Как ни горько это сообщать, — начал Головнин, — но начатые с соизволения вашего величества первые шаги по восстановлению отечественного флота если не сведены на нет стихийным бедствием, то во многих случаях возвращены к исходному положению.

— Бог не благословил твою деятельность, генерал, — произнес император, глядя в дальний угол обширного кабинета.

Головнин продолжал, игнорируя и смысл, и тон этой сентенции:

— Встает задача с удвоенной силой трудиться над созданием отечественного флота, для чего я всеподданнейше ходатайствую о новых кредитах в размере...

Глаза Александра приобрели оловянный оттенок, который был свойствен всем детям Павла I и свидетельствовал о наступавшем внутреннем ожесточении. (Аракчеев лучше других умел угадывать эти приступы и пользовался ими с ловкостью гипнотизера.)

— Я ценю твою настойчивость и преданность делу, — перебил Головнина император, — но сильно опасаюсь, что после понесенных потерь будет возможно остаться в пределах прежних планов.

— Совершенно верно, ваше величество. Сами стихии указывают нам новый путь. Если начинать снова, то с более решительными усилиями. С новой мыслью.

— Что ты имеешь в виду, генерал?

Стоявший, подобно облаченной в мундир кукле, Моллер вздернул плечами, но тут же принял обычную почтительную позу. Он ведь предупреждал, что этот путешественник — своеобразная фигура.

— Вашему величеству, разумеется, известно, что в семьсот девяносто девятом году первый в мире английский королевский флот потерпел сокрушительное поражение от самого молодого американского флота, состоявшего всего из шести фрегатов и нескольких мелких судов. И притом не в американских, а в английских водах. Один американский фрегат взял в плен английские суда «Гербер» и «Ява», другие овладели «Македонией», корветом «Васп» и бригом «Фролик».

— Чему же ты приписываешь такой успех?

— Американские суда были больше, новее, лучше вооружены. Огонь американцев был меток и быстр. Мореходная наука находилась на новом рубеже.

Моллер счел уместным вставить слово:

— Идет спор, ваше величество, — паруса или пар? Генералу уже было кое-что разрешено, но он хочет теперь крутого перелома.

— Паруса или пар? — невольно повторил император. — Твое мнение, генерал?

— Мыслю, спора нет. Паруса сказали свое слово, а пар...

— А пар — это только лепет, — опять не выдержал Моллер. — Пар движет, притом по рельсам, всего лишь телегу. По воде — небольшую лодку. Но какие же огнедышащие машины надо сооружать, чтобы двигать огромные фрегаты, линейные корабли?

Ногти Головнина впились в ладони. И лишь выработанная твердая воля помогла ему сохранить выдержку.

— Ваше величество, финикияне и греки ставили косой парус, который тоже способен был двигать только лодку. Стопушечный линейный корабль вашего величества «Павел Первый» несет целую систему парусов. Император Наполеон с презрением отвернулся от дымной, дурно пахнущей лодки Фультона. А если бы у него хватило дара предвидения, он завоевал бы Англию.

Брови Александра сдвинулись, образуя как бы навес над ушедшими в глубину глазами.

«До чего договорится этот мореход?» — про себя кипятился Моллер. Он готов был дернуть Головнина за рукав, вопреки строгим заповедям дворцового этикета.

— Державе, которая первой начнет широкое строительство флота на новой основе, принадлежит будущее! — твердо произнес Головнин.

— Ты мыслишь смело... как и подобает человеку твоего опыта и твоих заслуг, — сказал, поднимаясь, монарх.

Аудиенция окончилась.

Но в последнюю минуту Александр сообразил: зачем делать из этого прославленного моряка скрытого врага?

— Твой план глубоко заинтересовал меня. Он будет внимательно и со всей благожелательностью рассмотрен в адмиралтейств-совете и доложен мне.