Шелестят паруса кораблей

...Светлое пятно от иллюминатора падало на поверхность моря. Рикорд с высоты палубы задумчиво следил, как это пятно дробилось и мерцало на ленивой волне.

— Ваше превосходительство, — раздался негромкий голос.

Адмирал поднял голову и отошел от борта.

— Ее превосходительство велели вам напомнить, что уже десять часов.

— Скажи — иду. Видно, «Соловей» задержится до утра. Вот докурю сигару.

Адмирал двинулся на шканцы:

— Что же, лейтенант, ничего на горизонте?

— Вот уж четверть часа наблюдаю — то появляется, то исчезает огонек. Вот опять мелькнул. Думаю, что это «Соловей». Я уже хотел доложить вашему превосходительству, да не решался.

Рикорд поднялся на полуют и взял трубу. Он долго всматривался в темноту ночи.

— Смотрите правее недвижного огонька...

— Вижу, вижу. Конечно, это и есть «Соловей».

Вахтенный начальник и адмирал всматривались, каждый по-своему волнуясь. Этот маленький корабль, связывавший их с далекой родиной, может принести радость и горе, обласкать надеждой и причинить боль.

Война кончилась, но мир не наступил. Здесь, на проливах, бушевали страсти. Сегодняшний враг мог стать союзником. Союзник оказаться врагом. Слабость хозяина проливов — Турции — порождала соблазн. Вместо того чтобы держаться единодушно, великие державы готовы были вцепиться в горло друг другу.

Рикорд привел к Дарданеллам два линейных корабля и два фрегата. С этими силами он должен был блокировать проливы, чтобы лишить турецкую столицу подвоза продовольствия. Граф Гейден знал, на кого возлагал эту труднейшую задачу. Базируясь то на Тенедос, то на небольшие острова, Рикорд взял на крепкий замок проливы и не пропустил в Дарданеллы ни одного транспорта. Стамбул голодал...

Рикорду показалось, что ветер усилился и теперь «Соловей» пошел быстрее. На нем Феопемпт Лутковский. Он везет приказы и вести из посольства.

— Пусть станет на якорь у нас за кормой, под ветром,— сказал Рикорд, — а командира немедленно ко мне.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

Когда на лицо Феопемпта, поднимающегося по трапу, упал луч фонаря, Рикорд поразился. Даже в призрачном полумраке можно было заметить, как изменился он.

— Что случилось, Феопемпт? Что с вами? Вы больны?

Юноша не выдержал. Лицо его болезненно исказилось.

— Ах, уж лучше бы я!..— Да говорите же! — даже рассердился Рикорд.

Он крепко взял под руку Лутковского и повел к входу в адмиральскую каюту.

У самой двери Феопемпт остановился:

— Людмила Ивановна здесь?

- Да.

— Тогда лучше в другое место. Не сразу.

Рикорд ввел Феопемпта в адмиральскую столовую и молча ждал, что он скажет.

— В Петербурге холера, — с трудом заговорил Феопемпт.— Люди падают на улицах. Ушел от нас и Василий Михайлович...

Рикорд замер. Это был удар неожиданный и жестокий.

После тяжелого молчания Рикорд тихо сказал:

— Как это ужасно и несправедливо. Полон сил и так нужен. Всего три месяца назад мы отмечали его пятидесятилетие... Когда это случилось?

— В июне. На даче. Вот письмо от сестры, — протянул конверт Феопемпт. — В нем подробности... Осталась с пятью детьми...

— Да, адмирал капиталов не нажил, — грустно заметил Рикорд. — Царь его деньгами не баловал, хотя другим раздаривал миллионы. А между тем Василий Михайлович построил более двухсот военных кораблей, которые обеспечили нам победы...

Феопемпт молчал. Непослушные слезы ползли по его щекам.

— За восемь лет — больше двухсот превосходных кораблей, — бормотал Рикорд. — Среди них, впервые в России, десять — с паровыми двигателями. Это подвиг...

Рикорд поднял голову, посмотрел на Феопемпта и, вспомнив, заторопился:

— Пойдем в каюту. Людмила Ивановна, вероятно, волнуется...

Дурные вести имеют свойство распространяться и проникать всюду куда быстрее добрых. Появился на палубе командир корабля, за ним по одному стали появляться и другие офицеры.

Рикорд пошел им навстречу и, не сомневаясь в сочувствии, сказал:

— Нас постигла тяжелая утрата! В Петербурге внезапно жертвой эпидемии пал мой лучший друг, великий путешественник, доблестный мореход, ученый, строитель наших кораблей и чудесный человек Василий Михайлович Головнин.

— Головнин... Головнин... — тихо пошло среди офицеров.

Когда Рикорд и Лутковский вошли в обширную адмиральскую каюту, они застали Людмилу Ивановну в слезах. Она уже знала обо всем.

Людмила подошла к опустившемуся на диван мужу:

— Дорогой мой, представляю, как тебе тяжело!

Он приник к ней всклокоченной головой и так замер.

— Если разрешите, Петр Иванович, я пойду к себе на судно, — прервал тягостное молчание Лутковский. — По дороге я уже сообщил на «Эммануил» Матюшкину.

— Да, да, — поднялся с дивана Рикорд. — Я постараюсь устроить вам поездку в столицу. Надо поддержать Евдокию Степановну. Пошлю с вами письмо министру...

...Проводив жену, отплывшую в шлюпке на берег, Рикорд вернулся в каюту и приказал вестовому зажечь в ней все огни. Спать он уже не мог, в тяжелом раздумье вышагивал от стены к стене.