Шели. Слезы из Пепла

К дьяволу всё. Это может быть последний их бой, возможно, они все погибнут у подножия Тартаса. Он захотел провести эти последние часы рядом с ней.

Направился к шатру наложниц и резко распахнул полог. Женщины встрепенулись, поправляя одежды, глядя на него с откровенным призывом. Хорошо обученные самки в примитивной битве за вожака, а демон даже не посмотрел на них, отыскивая взглядом ту, ради кого пришел.

Шели сидела поодаль от других, подтянув ноги к груди, обхватив худые колени тонкими руками. Как же все-таки обманчива внешность. Самая неприметная среди ярких женщин всех сущностей и мастей, разодетых в откровенные наряды с великолепными телами и роскошными волосами, а он смотрит на ту, что одета в мешковатое платье, измазана грязью и кровью, с волосами, заплетенными в косу.

Сама невинность, загнанная жертва и в то же время самая красивая среди них, самая коварная и лживая. Самая желанная. Настолько желанная, что скулы сводит и в горле дерет от мгновенной беспощадной жажды обладания именно ею.

— Идем со мной.

Шели подняла на него глаза и медленно выдохнула, когда он протянул ей руку.

Казалось, время растянулось на вечность. Он был готов вытащить ее оттуда насильно, волоком по снегу, за волосы, если осмелиться перечить, но она вдруг вложила холодные пальцы в его ладонь. Прикосновение обожгло и заставило сдавить ее руку с такой силой, что она побледнела. Рывком поднял со шкур и повел за собой.

Вышли из шатра, и он остановился, глядя ей в глаза. На то, как снег скользит по шелковым скулам, цепляется за длинные ресницы, путается в серебряных волосах. Тоска сжала сердце в тиски. Все могло быть иначе для них. После переворота Аш больше не был обязан подчиняться законам Мендемая, он мог писать эти законы сам. И всё, чего он хотел в те дни, когда его тело было похоже на кровавое месиво, это сделать ее своей по-настоящему. Поднять, возвысить до себя. Дать детям свое имя. Навсегда стереть из ее прошлого клеймо рабыни.

Он любил её. Единственное живое существо, которое он когда-либо любил за всю свою вечность. Знал, что это недостойно демона, знал, что это и есть признак его нечистой крови и не готов был от неё отказаться. А сейчас смотрел и понимал, что ошибся. Жестоко, мать её, неисправимо. Впереди только смерть. Это и было их будущее. Он будет убивать ее морально и физически, а сам превратится в живого мертвеца.

Провел ладонью по измазанной щеке, смывая кровь и грязь, пока её кожа не порозовела от холода, а губы не дрогнули в недоумении. Снова повел за собой, распахнул полог, пропуская впереди себя, задернул и остановился, напротив.

Хотел что-то сказать и не смог. Потому что в голубых омутах дрожало его отражение. На самом дне, расплываясь то ли в слезах, то ли в растаявшем снеге.

Разорвал платье на две части, и оно соскользнуло к ее ногам грязным мешком.

Под уродливым коконом пряталось стройное тело, которое он жаждал с такой силой, что казалось сдохнет от этого невыносимого голода. Молча поднял за талию, заставляя обвить себя ногами, впиваясь во влажные пряди на затылке и сатанея от запрокинутой головы и изогнутой тонкой шеи по которой прошелся жадно приоткрытым ртом, застонал, когда почувствовал ее пальцы в своих волосах.

Лихорадочно потянул тесемки штанов и опустил ее на себя, на вздыбленный, ноющий от боли возбуждения, член. Глаза в глаза с первым толчком во влажную глубину и ревом облегчения, вместе с нарастающим безумием. Набросился на сочные губы, зарычал, почувствовав вкус её дыхания и поцелуй превратился в жесткий акт голодного секса. Брать её рот так же осатанело, как и врезаться в ее тело, впиваясь в волосы, прижимая к себе до хруста в костях. Вот оно безумие и истинное наслаждение. Настоящее. Без примеси фальши, похоть вместе с дикой любовью-ненавистью, которая оголяет каждую эмоцию до крови, до агонии. От боли, тоски и отчаяния до примитивного желания затрахать до смерти, до срыва горла и слёз. Выбить, выдрать из нее другие прикосновения. Мять и рвать на части. Ласкать, кусать, терзать опухшие губы, воспаленные соски, красную от бешеного трения, плоть, чтобы снова врываться до упора и поплывшего взгляда, разрывая тишину собственным голодным рыком.

Они не сказали друг другу ни слова, он целовал каждый сантиметр нежной кожи, а потом с таким же упоением оставлял на ней кровавые полосы от когтей. Под ее стоны, крики, слезы боли и наслаждения. Он уже знал, что прощается с ней и чем дольше смотрел ей в глаза, тем больше понимал, что это конец. Он проиграл самому себе. Потому что игра фальшивая, грязная и убогая. Аш осознал это сейчас, когда не мог остановиться в неконтролируемой жажде обладать ею, дышать ее дыханием, пожирать её боль и одновременно жаждать её смерти. Ненависть убивает не Шели, а его самого.