Шелихов. Русская Америка

Зимой, когда в ватаге цинга началась и мужики ослабели, из стойбища пришли к Шелихову хасхаки, рассказали, что с соседних островов племена воинственные, прознав про болезнь русов, готовятся к нападению. Но тут же сказали, что их стойбище готово прийти на защиту ватаги и выставить своих воинов.

Шелихов цену этому предупреждению понял.

На стены крепостцы с того дня ватажники встали и смотрели зорко. Мосток через ров разобрали и ворота закрыли. Для пущего страха на башнях угловых поставили пушчонки. Пушчонки плёвые, но при нужде своё бы они выказали.

Тогда же Шелихов с мирными конягами направил записочки в крепостцы на остров Афогнак и в Кенайский залив.

В записочках сказано было о бедственном положении ватажников, поражённых цингой, и о готовящемся нападении враждебных племён.

Торопливо писал эти тревожные послания Григорий Иванович, не подозревая даже, что они-то, как ничто иное, защитят крепостцу.

Коняги записочки доставили по адресу и поражены были до изумления, что, только взглянув на клочки бумажек, люди и за пять и за десять дней пути узнали о готовящемся нападении. По островам молва разнеслась, что начальник-де и на расстоянии с людьми говорить может, и они приказы его тотчас выполняют, хотя бы даже и в глаза не видели старшего из ватаги. Так странно это было, что враждебные племена рассеялись.

...Байдары до берега не дошли. Коняги, раскрашенные ради праздника особенно ярко, остановили лодки в прибойной волне и, подняв, вынесли на гальку. Тут же подхватили ватажников на руки и потащили к кострам под громкие крики и удары в бубны многочисленные.

Среди встречающих один выделялся особо — толстый необыкновенно и других ростом выше. Пузо у него вздымалось горой. Видно, охотник это был плохой — с таким пузом за зверем не побегаешь много, — но плясать он был горазд. Прыгал, не в пример другим, высоко, и ноги у него ходили — не углядишь как. Юлой вертелся и покрикивал, покрикивал, мол-де живей, живей пляшите! И всё стойбище и пело, и плясало, и в бубны било. Пёстрые шапки на головах у коняг, на бёдрах перья и шкурки цветные, на щиколотках и на запястьях разноцветные бусы. Но ярче бус глаза и зубы белые на смуглых лицах. Красно, весело — ну прямо княжий поезд.

Встреча такая для коняг была обычна, уважение же к гостям выказывалось особенно громкими криками и частыми ударами в бубны.

Но как только гости были усажены вокруг костров, шум и крики смолкли. Лица хозяев озаботились, и уже ни одной улыбки нельзя было увидеть.

Тихо ступая, мальчики разнесли студёную воду, налитую в рогатые раковины. А потом только подали в чашках, долблённых из дерева, жир, и рыбий, и звериный, толкуши из китового же жира, тюленьего и сивучьего, ягоды и коренья разные, сушёную рыбу — коколу, звериное и птичье мясо.

Чашу с той или иной пищей старшему из хасхаков подносили, и он, отведав, с поклоном гостю передавал. Чаши ходили по кругу.

И пятая, и десятая перемена блюд прошла по кругу, но никто не проронил ни слова. Тяжко доставалась конягам пища, и они с величайшим почтением относились к каждому куску. Когда же вновь обнесли всех студёной водой в приметных раковинах, хасхак старший хлопнул в ладоши, и толстяк, уже известный своим мастерством плясать, вскочил в круг, ударил в бубен и закружился юлой. Все заговорили разом.

Хасхак наклонился к плечу Шелихова. Лицо его блестело в свете костра.

   — Мы пожелать хотели бы старшему из русов, — сказал он высоким голосом, — много охот впереди.

Кильсей сунулся было переводить, но Григорий Иванович остановил. За два года на Кадьяке сам достаточно научился по-коняжски.

   — Луна взойдёт, как истаявшая в половодье льдинка, — щуря глаза в косых разрезах, продолжал хасхак, — но день от дня бока её вновь покруглеют, и она предстанет как дымчатый песец, который вот-вот в нору принесёт щенят. Сколько лун ждать нам до возвращения на остров старшего из русов?

Шелихов выслушал хасхака и задумался, глядя в огонь костра: «Сколько лун? Трудно сказать... Как там обернётся на большой земле?»

И перед Шелиховым отчётливо встали и Голиков, и Козлов-Угренин, Лебедев и Кох...

Григорий Иванович тряхнул головой, будто отгоняя дурное сновидение, и сказал:

   — Дух зла коварнее росомахи и свирепее рыси. Ежели он будет знать тропу охотника, то подкараулит и отнимет жизнь. Я не назову дня возвращения, чтобы не указать мою тропу духу зла.

Хасхак опустил глаза и с пониманием покивал головой.

   — Ты поступаешь как мудрый и осторожный человек.

Он помолчал недолго и заговорил вновь.

   — Старший из русов! Оставь белую шкурку неизвестного нам зверя, которая передаёт твои слова и через много дней пути. Пусть она скажет всем, что мы под рукой у тебя живём и ты, возвратившись, защитишь нас от злых людей, если они вздумают нас обидеть в твоё отсутствие.

Вокруг костра уже плясали десятки людей. Прыгали, кружились, косолапо шли друг другу навстречу, как вставшие на задние лапы медведи.

   — Хорошо, — ответил Шелихов, — я оставлю то, что ты просишь, но вы теперь не под моей рукой, а под рукой державы Российской... А это сила, большая сила.