Шелихов. Русская Америка

И каждый намекал на осведомлённость свою и близость к высокому начальству. Но и, конечно, на губах чиновничьих улыбочки, улыбочки тонкие, мне-де, мол, Павел Павлович, кое-что сказывали, а вам-де и невдомёк то... Ну да это разговор для чиновников привычный.

Зала заполнилась таинственными сими предметами, и Фёдор Фёдорович проводил в неё президента Коммерц-коллегии графа Александра Романовича Воронцова.

Каблуки графских башмаков с серебряными пряжками сухо простучали по звонкому кафелю пола. Чиновники в коридорах к стенам липли. Фёдор Фёдорович щёлкнул ключом в замке и склонился почтительно, пропуская графа вперёд. Граф вошёл и дверь затворил.

В секретных покоях Александр Романович пробыл более часа.

В тот же день президент Коммерц-коллегии испросил аудиенцию у императрицы Екатерины. К подъезду коллегии подали знаменитый графский выезд. Александр Романович сел в карету, и кони — по обыкновению — с места взяли в карьер.

Какой состоялся разговор у графа в царском дворце, не знал даже и Фёдор Фёдорович. Однако Александр Романович, возвратившись от императрицы, повелел в коллегии приборку сделать генеральную.

С тем, как приказать он изволил Фёдору Фёдоровичу, чтобы ни сучка и ни задоринки... Да и бумажки какой ненужной где не оказалось.

В коллегии российской приборку сделать генеральную да ещё и так, чтобы бумажки ненужной не оказалось, задача не в пример другим — наитруднейшая: пыли-то, пыли сколько накоплено на полках, сколько дрязгу всякого, сору, хламу, дряни различной в углах, каморках, кладовых собрано. Да что там углы и каморки! А в столах чиновничьих? Тут непременно проплесневелые корки сыру, огрызки хлеба, селёдочные головы, манишка, залитая соусом неведомого цвета, старые башмаки, залепленные грязью позапрошлогодней, или же трудно вообразимый картуз с поломанным козырьком.

Ну, о мелочах, как-то: перчатки ношеные, гнусного цвета воротнички, — и говорить не приходится. Это все вещи обыкновенные. Но вот у одного из чиновников из стола явилась дамская шляпка. Да и это бы обошлось, но шляпку вдруг, с бледностью в лице, признал столоначальник. Руки опустил и с дрожанием в голосе сказал:

   — Эта самая вещь супруге моей принадлежать изволила...

Все руками развели. И чиновник, в столе которого шляпка эта — будь она неладна — объявилась, как уже только ни бился, загадочность её появления объясняя, а конфуз всё одно вышел. На хиромантию ссылался, о переселении душ говорил, о многом другом из потустороннего сказывал красноречиво, но у столоначальника только челюсти играли и остатки волос, почтенно так вокруг лысины расположенных, дыбом стояли. Всё же он сказал, обведя всех глазами склеротическими:

   — Жена-то у меня молодая...

Так вот уборки генеральные оказывают себя. Опасно, ох, опасно дело это.

В Коммерц-коллегии окна все были растворены, и гул плотный из них на улицу выливался. Соседи спрашивали: уж не пожар ли случился?

Александр Романович, на эти усилия взглянув, постоял с минуту и, видно было, сказать что-то хотел, но промолчал. Только морщинки около рта прорезались у него глубже, однако тут же и разгладились. Полагать надо, граф решил: «Чиновник российский Богом дан и Богу его только и переделывать». Граф же Воронцов, в отличие от многих лиц начальственных, богом себя не считал.

Но, обойдя молчанием бурную деятельность подчинённых, он всё же их огорошил:

   — Её величество императрица, — сказал, — соизволит быть в коллегии нашей.

   — Ах, — пролетело единым вздохом, и чиновники на пятки сели. Давно ведомо — чиновник российский смел, лих и дерзок.

Один лишь Фёдор Фёдорович, выслушав графа, чуть голову опустил и улыбнулся едва приметно. Понял, что поездки его многочисленные по питербурхским домам не пропали втуне.

Качнулся Фёдор Фёдорович с каблука на носок и даже руками, заложенными за фалды мундира, некое движение сделал. Вроде бы даже пожал одной рукой другую и пальцы тонкие переплёл.

Крючок судейский, Иваном Ларионовичем Голиковым присмотренный, дабы укорот компаньону навести, дело своё выполнял исправно. Ходил, ходил многотрудными ножками вокруг Лебедева-Ласточкина, нюхал носом чувствительным всё, что пахнет дурно, и таки вынюхал нужное.

Перво-наперво подкатился крючок к старшему приказчику Ивана Андреевича. В удобную минуту подошёл и разговор начал смирный. Лобик морщил, как человек, озабоченный делом и интересующийся разным, а в глазах у него почтение и испуг вроде бы от большого уважения к лицу, с которым пришлось разговаривать.

Известно, что помощник самый ближний и есть враг первейший. Такой всегда считает, что и хозяина-то он умней, видит дальше и работает несравненно лучше. Но, судьбой злой обиженный, обязан вот за хозяином выносить урыльники. Голос у такого смирный, с особыми бархатными нотками. Гнётся старательно, но чем ниже гнётся, тем едкая обида жжёт его сильнее. А всякому своя обида горька, и он, себя жалея, не пощадит обидчика.