Шелихов. Русская Америка

Так, да и вовсе не так начал день Александр Андреевич Баранов — новый управитель земель, занимаемых Северо-Восточной компанией Григория Шелихова и Ивана Голикова по матёрой земле Америке и прилежащих к ней островам.

Александр Андреевич проснулся затемно в освещённой фонарём тесной каюте галиота «Три Святителя». Фонарь давал мало света. В каюте было темновато, но всё же можно было разглядеть узкий стол, у которого за картой в недавнем плаванье к берегам Америки часами просиживал Шелихов, покрытые звериными шкурами рундуки[11], закопчённые плахи низкой потолочной переборки. Попахивало сгоревшим тюленьим жиром, невыделанной кожей, рыбой, но все запахи перекрывал непривычный для сухопутного человека Баранова, остро бивший в нос, одновременно пугающий и бодрящий йодистый дух перепаханного штормом моря.

Александр Андреевич откинул меховую полсть и опёрся на локоть.

Фонарь раскачивался, поскрипывал на ржавом крюке, словно говоря новому на судне человеку Баранову: «Мы здесь видели всяких. Теперь вот поглядим, какой ты. Ну-ну...» Свет фонаря колебал переборки, будто напоминая, что не твердь земная под галиотом, но бездонная морская пучина и отделяют от неё находящихся на судне лишь три дюйма слабых бортовых лесин. Да и те потрескивали, пощёлкивали, напрягаясь в преодолении ветра и тяжко бьющих в борта волн.

Но Баранов, оглядев каюту, не подумал об этом. Напротив, под режущий скрип фонаря, глухо различимые с палубы слова команды, удары колокола он, подобно Воронцову, ощутил в груди прилив бодрости. Да, и для него день начинался радостным ощущением своей силы и ожиданием счастливого его продолжения. На смуглом, с резкими морщинами лице Александра Андреевича выразилось удовлетворение. Губы отвердели, лоб разгладился от морщин, глаза оглядывали тесный мир каюты с живым любопытством.

Баранов вспомнил Охотск, проводы галиота, мореходов за столом предотвального застолья, по давнему обычаю устроенного компанией, и подумал: «Ежели бы год, два назад сказали — вот так-де однажды он проснётся в каюте галиота, летящего по волнам океана, — ни за что не поверил бы». Охотск, предотвальное застолье, каюта были для него неожиданными и почти невероятными.

Язычок огня в фонаре завился штопором, пыхнул копотью. Пламя стало притухать, но тут же выровнялось и ярче осветило каюту. «Да, — подумал Баранов, — куда уж как неожиданными». От этой мысли он даже усмехнулся, морща губы: «Хм, хм...»

Прежде чем дать согласие на предложение занять место управителя американских земель Северо-Восточной компании, Баранов, каргопольский купец, вёл пушную торговлю, брал питейный откуп, вновь занимался пушной торговлей. Видел всякое. Жестокие пурги заносили его в тайге, не раз бедовал он в тундре, и молва говорила о нём, что купец он рисковый, из тех, что ни Бога, ни черта не боятся. Славу смелого человека принёс ему случай.

В Иркутске по весне в виду всего города провалились под лёд сани с перебиравшимися через Ангару крестьянином и двумя бабами. Санный путь вроде держался крепко, но вот тебе на — подтаяла дорога, и лошадь и люди пошли под лёд. Такое не раз случалось. Народу в весенние дни гибло на Ангаре много.

Баранов, по случаю оказавшийся на набережной, схватил подвернувшуюся под руку лесину, бросился на лёд. Ангара пучилась, трещала. Смотреть было страшно, как перепрыгивает он со льдины на льдину. Народ на берегу замер. Бабы платки позакусили, мужики головы склонили.

Прыгнув на иную льдину, Баранов тут же и назад подавался. Не выдерживала веса. Выскальзывала, выпрыгивала из-под ног. Баранов петлял по льду, как заяц. «Конец! — ахали на берегу. — Всё! Пропал!» Но Александр Андреевич добежал до гибнущих и спас и баб и мужика.

Ан в торговых делах Александр Андреевич не был так удачлив. Да к тому же немирные чукчи разграбили в Анадырьске товары Баранова. Загоняя собак, он примчался в затерянную в тундре крепостцу и увидел: тяжёлые ворота его лабаза разбиты в щепы. На промерзшей земле, припорошённой сквозь проломы в стене снегом, валялся оторванный песцовый хвост. Это было всё, что осталось от его богатства. Александр Андреевич сжал хвост в кулаке и так простоял с минуту. Затем швырнул ненужную рухлядь в угол и вышел. «Кончено, — решил, — с торговлей кончено». Разом поперёк горла стали ему мятые денежные бумажки, яростные глаза конкурентов, крики и шум торгов, да и вся купеческая свара с бесконечными счётами и пересчётами, увёртками, тайными и явными торговыми ходами. Баранов вышел из лабаза.

Комендант бормотал что-то беспомощное. Баранов мог вчинить ему в вину разграбление лабаза, но понимал, что это лишнее, и даже не упрекнул коменданта. Слова были бессмысленны. Знал: на жалобы уйдут годы, а толку из них выйдет пшик. Анадырьск отстоял от Иркутска на тысячи вёрст, и ещё тысячи вёрст отделяли Иркутск от Питербурха — долгая дорога для бумаги, далее и орлёной.

Баранов посмотрел на дымящую порошу, сказал:

   — Значится, так... Значится, теперь будет вот так...