Шелихов. Русская Америка

Здоровенная взлохмаченная голова поднялась над подушкой, и два пронзительных голубых, как угли в горне, глаза в упор глянули на Баранова. Тут только Александр Андреевич по-настоящему разглядел старого управителя. Глубокими морщинами изрезанное лицо, крепкий подбородок, широкий лоб. Однако не эти черты бросились в глаза, но неизъяснимое выражение силы во всём облике Евстрата Ивановича, говорившее без слов — этого сломить ни медведь, ни болезнь не смогут. Он своё сделает. И Баранову вспомнился Потап Зайков. «Добрыми людьми, — подумал, — встречают меня новые земли. Кремушки всё, кремушки. Иные, знать, здесь не выдерживают. Не по зубам им земли эти». И словно в подтверждение того, что медведь хоть и поломал, но не одолел его, Деларов горячо заговорил:

   — Александр Андреевич, ты вот что... Собери людей и давай двигай на место, что я выбрал под крепостцу. Место доброе, я всё оглядел. Славная крепостца будет. А здесь нам неспособно.

У Деларова пот выступил на лбу крупными каплями. Жар сжигал его, палил большое, мощное тело.

   — Успокойся, успокойся, Евстрат Иванович, — остановил было старого управителя Баранов, но Деларов мотнул головой.

   — Постой, — сказал хрипло, — постой. Я отлежусь... — Поморщился. — Дело сначала давай закончим.

Баранов замолчал.

   — Двигай немедля, — продолжал Евстрат Иванович, — за лето всё успеете, ежели навалиться. И коняг, коняг поболее возьмите. Ты с ними дружбу води. Народ они добрый и помощники нам на новых землях.

Говорил он с таким напором, с такой убеждающей силой, что возражать было невозможно.

   — Хорошо, хорошо, Евстрат Иванович, — ответил Баранов, — дай вот огляжусь и тогда уж двину.

   — Нет, — резко возразил Деларов, выше вскинув голову. Поперёк лба надулась у него злая жила. — Времени у тебя нет оглядываться. Нет! И запомни и поверь — здесь, на землях этих, для огляду минуты нет. Знай ворочай да башкой вари, чтобы всё впопад было. Иначе не моги!

Откинулся на подушку, прикрыл глаза.

Всё сказанное им было выговорено голосом грубым, жёстким, наступательным, властным, как если бы он не от себя всё это говорил, но от всех пришедших на новые земли, и жизнь их здесь была груба, жестока, и лишь наступательность и властность могли позволить им зацепиться, удержать дикие эти земли, на которые они ступили первыми. И он не только говорил, но и был грубой, жёсткой, напористой и властной силой, которая покоряла новые земли.

Вот так наставил Баранова на управительскую жизнь старик Деларов. Так дела передал из рук в руки. И не раз, и не два за долгие-долгие годы на новых землях вспоминал Баранов хрипло вырвавшиеся из воспалённой глотки: «Иначе не моги!»

На другой день в Трёхсвятительскую крепостцу пришёл Тимофей Портянка.

Поход его был удачлив. Он и пушнину собрал, и столбы державные восстановил, где они были порушены, замирил индейцев побережья, но самым главным было, наверно, то, что новоземельцы знали теперь твёрдо, откуда на них идёт беда. Баранов долго расспрашивал Тимофея и окончательно убедился, как прав был Евстрат Иванович, сказав своё «иначе не моги!» Да, надо было поспешать. Жизнь новоземельная медлить не позволяла.

Баранов, сидя в управительской избе, зубами прихватил кожицу на губе, бровями завесился. Размышлял: «Трудно будет сразу ватагу поднять на строительство крепостцы. Трудно. Здесь людей надобно оставить достаточно, и там ворочать».

Портянка поглядывал на него, ждал, что скажет новый управитель. Кильчей, тоже крайне озабоченный рассказом Тимофея, ковырял мозоль на ладони. Однако сказал, ни к кому вроде не обращаясь:

   — Испанец силу наберёт, и нам не устоять без новой крепостцы.

Тогда и решили, как говорил Евстрат Иванович, не откладывая готовиться к походу. Но на север Кадьяка надо было идти почти всей ватагой и с необходимым для строительства скарбом. Идти и посуху, и морем. Поход такой требовал тщательной подготовки. Баранов с головой окунулся в трудное это дело. Да тут Евстрат Иванович ещё и ещё раз настойчиво подсказал ему, что без коняг крепостцу не построить. Рук всё же не хватало.

   — Надо склонить коняг, — сказал старый управитель, — перенести стойбище. Пускай здесь, при Трёхсвятительской, останется малая часть, а у новой крепостцы след второе стойбище заложить. Вот это бы было куда как хорошо. — Улыбнулся Баранову поощрительно. — Ты уж расстарайся, — сказал, — расстарайся.

Чувствовал он себя чуть получше. Во всяком случае, жар у него спал, раны подсыхали.

Баранов, оставив за себя в Трёхсвятительской за старшего Кильсея, с Портянкой отправился в коняжское стойбище. Переговоры вести со здешними людьми было для него внове, и он надеялся, что бывалый Тимофей Портянка в том ему будет подмогой. И не ошибся.

Есть люди, что, войдя в чужой дом, с первого же шага, с первого слова чувствуют себя так, как если бы они здесь век провели, да и хозяева воспринимают их с такой доверчивостью, словно они самые близкие.