Шелковые глаза (сборник)

И это была правда, Шарль заслуживал юную девушку, нежную и доверчивую, как он сам, и такую же наивную. Ее глаза внезапно наполнились слезами. Она вытерла их резким движением и вдруг снова обнаружила себя на этом нелепом седалище – с растекшейся тушью, открытым ртом и в полном одиночестве. После секундного колебания ее разобрал смех, и она заплакала от смеха, не в силах остановиться и сама не зная почему, по-прежнему вцепившись в подобие поручня, предназначенного для притомившихся пассажиров. Заставляла себя думать о Елизавете II, о парламенте, или о королеве Виктории, или о ком угодно в том же духе, ораторствующим со своего кресла перед незримой, молчаливой и потрясенной толпой. Вдруг она увидела, как дверная ручка поднялась, опустилась, снова поднялась, опустилась, и она замерла, окаменев от надежды, зажав сумочку в руке, готовая к бегству. Потом ручка перестала шевелиться, и она с ужасом осознала, что кто-то пришел, решил с достаточным, впрочем, основанием, что место занято, и преспокойно ушел восвояси. Теперь ей надо быть настороже и кричать. Впрочем, почему бы не закричать прямо сейчас? Ведь не собирается же она провести целых два часа до Лиона в этом убогом месте. Наверняка найдется решение, кто-то пройдет мимо, услышит ее крики, и, в конце концов, лучше уж смешное, чем эта смертная тоска, которой она автоматически вскоре отдастся. Так что она закричала. Сперва немного хрипло крикнула: «Help!», но потом, вспомнив, как это ни глупо, что находится во Франции, стала вопить: «Помогите! Помогите! Помогите!» – каким-то писклявым голоском, от которого, бог знает почему, ей неудержимо хотелось смеяться. К своему великому ошеломлению, она заметила, что сидит на этом проклятом стульчаке, держась за бока. Может, ей после разрыва с Шарлем следует пройти какое-нибудь нервное обследование? В Американском госпитале или в другом месте… Впрочем, она сама виновата, ей ни в коем случае нельзя разъезжать одной. «Они» всегда ей это говорили: «Не ездите одна». Ведь если бы, например, Шарль сам к ней приехал, о чем он, впрочем, умолял ее по телефону, то как раз сейчас искал бы ее повсюду, стучал бы во все двери, и она уже была бы освобождена, лакомилась бы этим морским языком а-ля Дюбарри или чем там еще, бог его знает, под восхищенным, таким нежным и покровительственным взглядом Шарля. Конечно, если бы Шарль был здесь…

Да только вот благодаря ее собственному приказу Шарль сейчас, наверное, а впрочем, даже наверняка уже на вокзале Лион-Перраш, с букетом цветов в руках. Он не знает, что его прекрасная возлюбленная загнана в западню, как дикий зверь, томится меж четырех стен, покрытых эмалевой краской, и что он, возможно, увидит, как с поезда в конце пути сойдет всклокоченная, совершенно не в себе женщина с лопнувшими нервами. Даже книг никаких нет! Ни одной книжки в ее сумочке! Единственное, что тут можно почитать, призывает быть осторожнее при выходе, не ошибиться дверью и не спрыгивать на пути. Смешно, просто обхохочешься! Если уж на то пошло, она предпочла бы броситься на рельсы, лишь бы вырваться из этого проклятого места. Все, что угодно, будет лучше, чем эта продезинфицированная коробка, это нелепое препятствие, это прямое покушение на ее свободу, чего никто не осмеливался делать вот уже десять лет. Десять лет никто не осмеливался ее запирать. А главное, за эти десять лет каждый поскорее старался избавить ее от чего-то или от кого-то. Но тут она одна, как старая кошка! И Летиция яростно пнула дверь ногой, что причинило ей ужасную боль, испортило ее новые туфельки от Сен-Лорана и не послужило ничему. Держась за ногу, она вновь упала на унитаз и поймала себя на том, что жалобно шепчет: «Шарль! О Шарль!»