Шелковый путь

Никто не пожелал стать пожирателем курдюка, и дядя разделил его поровну между всеми. Сам он к мясу не притронулся, поел немного мясного теста и вынул из кармана зубочистку.

Упильмалик заметил, что действительно его дядя похудел, как-то весь съежился, высох. И к еде почти не притрагивался. Он бодрился, шутил, но все это было для отвода глаз или, во всяком случае, входило в обязанности гостеприимного хозяина. Не сидеть же молчаливой глыбой среди веселых гостей. «Слабость свою нельзя показывать, — говаривал дядя. — Даже если душа покидает тело».

Когда он уходил на войну, душа его не дрогнула. Он только мрачно взглянул на Каратау и сказал семье: «Не потеряйте коня». И когда через два года он вернулся без ноги, первые его слова были: «Как мой конь?»

Люди говорили тогда: «Крепок у Сазанбая нрав. Другие с войны пришли целехоньки, а все плачут да причитают. А Сазанбай не таков».

После войны он несколько лет управлял коневодческой фермой, но не сошелся характером с председателем и оставил это дело. Кем он потом только не бывал! И табельщиком, и сторожем, и бахчеводом, в общем, добывал свой хлеб честным трудом.

В начале пятидесятых годов он похоронил свою мать, которую горячо любил. Но, как говорят, беда не приходит одна. Вслед за матерью горячка доконала двух его дочерей. Но никто не услышал стенаний Сазанбая в тяжкие для него дни. Он долго пролежал, прижавшись голой грудью к сырой земле, чтобы успокоить сердце, потом встал и пошел жить дальше.

Остался у него один сын Амзе, который работал учителем и директором четырехлетней начальной школы отделения. Жил Амзе отдельно со своей женой, но каждый день бывал у родителей и помогал им. Сазанбай был доволен своим сыном. Он видел, что многие сыновья скрываются за подолами своих жен и живут по принципу: «Ты мне не мешай, и я тебе не буду мешать».

Упильмалику дядя всегда казался мощным высоким карагачем. А теперь он увидел, что это мощное дерево точит болезнь. Оно все еще не хочет расставаться с жизнью, шумно раскачивается на ветру всем своим мощным телом, однако силы ушли, как вода сквозь песок.

Упильмалик чувствовал эту отчаянную борьбу за жизнь, и ему было тяжело. Неужели наветренная сторона гор скоро лишится такого человека, знатока лошадей, ценителя комуза, а Упильмалик потеряет свою единственную опору?

После мяса пошел по кругу кумыс, доставленный из аула табунщиков. Хотя Упильмалик и любил кумыс, но, видя, как страдает дядя, не мог заставить себя выпить даже половину чашки.

Дядя откашлялся и заговорил:

— О сородичи мои, мои терпеливые соседи, вы молча прощали мои легкомысленные поступки. Мои шутки, я знаю, задевали многих из вас. А вы покорно терпели. Я благодарен вам за это. В честь моего племянника даю козу для кокпара!

Гости шумно одобрили его слова. Все они тоже чувствовали нечто неизбежное и непоправимое, как будто чего-то ждали, и обычными словами и поступками старались потушить свою тревогу. Слова дяди о предстоящем кокпаре отвлекли их от тяжелых мыслей. Люди стали подниматься, благодарить за угощение.

Дядя думал, что жизнь коротка и надо уметь ценить ее кратковременные радости. Нет смысла копить богатство и прятать его в сундук. У него ничего не было, и слава богу. Жил он легко и весело. Держал коня для скачек, вступал в стихотворные полемики, обнимал тонкий стан наездниц. Люди не видели ни его слабости, ни его печали. Так разве к лицу ему жадничать теперь, когда приехал племянник? Нет, он все отдаст, но устроит кокпар.

Однако душа его была почему-то неспокойна, сердце билось вяло, и он чувствовал себя не очень хорошо.

Упильмалик в это время благодарил судьбу, что у него есть дядя, человек с открытой душой, тоскующий по нему.

«Благодарю тебя за то, что ты вернул мне детство, — думал он, — встряхнул и ободрил меня. Ведь я приехал к тебе никому не нужный и всеми отвергнутый. И вот, в один день, благодаря тебе я совершенно переменился, понял свою истинную цену. Здесь, среди простых и великодушных людей, я приду в себя. А то эти бесконечные споры с многоречивыми учеными и меня самого чуть не превратили в болтуна. Еще бы немного, и мозги набекрень».

Накануне кокпара Упильмалик прошелся с ружьем по берегу реки и подстрелил пару куропаток. Когда он вернулся, дядя приводил себя в порядок. Он искупался, надел все чистое, подстриг бороду и усы. Потом занялся конем, расчесал гриву, хвост, дал ему вспотеть, выводил. Его обычно серое лицо покраснело. Но в тот день Упильмалик еще не понял, что задумал дядя. Он залюбовался дядиным конем, который и минуты не мог спокойно постоять на месте, так и пританцовывал, играя всем телом. Ударял копытами в землю, глаза его сверкали. Дядя говорил, что Аксюмбе из породы тех аргамаков, которые годны и для скачек и для кокпара.

В день кокпара дядя подвел Аксюмбе к племяннику. Упильмалик сказал, что отвык от коней и посмотрит кокпар со стороны. Но дядя и слушать его не хотел.

— Да вы уж лучше сами поучаствуйте, встряхните душу, — сказал Упильмалик.