Шелковый путь

Аксюмбе стлался по степи, оставляя за собой белесую полосу пыли. Некоторые всадники пытались догнать его сзади, другие, не удержавшись, бросились наперерез, что было опасно и не совсем по правилам. Упильмалик понял это и устремился навстречу дяде, полосуя гнедого плеткой. Однако гнедой оказался привычен к плетке и мало прибавил шагу, хотя и затрясся крупной рысью, отчего выпитый ранее кумыс подступал к самому горлу Упильмалика.

Тот, кто скакал наперерез дяде, оказался ночным игроком на комузе. Упильмалик понял, что он отъявленный кокпарист. Настолько дико и пронизывающе прозвучал его клич, что Упильмалик подумал, уж не выпил ли он настойки мака, чтобы взбодрить себя. Если он ударит Аксюмбе сбоку, то оба коня не устоят на ногах. Вид яростно орущего джигита внушал Упильмалику опасение. Грех было оставаться в стороне, и он изо всех сил стал погонять гнедого и кричать:

— Не скачи наперерез! Не нарушай правила!

Услышал его отчаянный всадник или нет, неизвестно. В следующее мгновение все утонуло в клубах пыли, будто взорвалась граната. Понуро трясясь на коне к месту столкновения, Упильмалик проклинал себя: «Черт бы меня унес вместе с этим кокпаром! Не дай бог, если что-нибудь случилось с дядей! Все из-за меня! Сидеть бы мне лучше дома да заниматься своими делами. Каждому свое. И дядя тоже хорош: посадил на лошадь человека, который уже давно забыл, где у нее хвост, а где голова».

Однако Аксюмбе вдруг выскочил из пыли, на нем сидел дядя с козлом впереди себя и туго натягивал поводья, чтобы остановить разгоряченного коня. Лицо его было багрово. Лошадь противника показалась тоже, но без наездника, и седло было сбито набок. Упильмалик соскочил с лошади и увидел рьяного джигита. Тот сидел в пыли, схватившись за виски, и со стоном раскачивался. Увидев Упильмалика, он схватился за него и с трудом встал. Подъехал дядя, который грузно сидел в седле.

— Чтоб тебе пусто было! Сколько раз надо вам повторять, чтоб не скакали наперерез, как волки. Если бы не Аксюмбе, лежать бы нам обоим трупами.

Подъехали и остальные джигиты. Дядя швырнул им козла и велел продолжать скачку. Хоть он чуть и не поплатился жизнью, но великодушие не изменило ему.

Разгоряченные всадники шумно обрадовались его словам и лавиной отъехали в сторону. Не успел Упильмалик и глазом моргнуть, как те исчезли с глаз, пыль улеглась, а топот копыт затих вдали.

Дядя повернул в сторону аула. Его противник и Упильмалик тихо ехали за ним. Некоторое время дядя молчал, потом послышался его слабый голос:

— Не хотел я пугать людей, но, кажется, у меня сломана левая нога.

И в самом деле, по каблуку сапога стекала кровь,

Сердце Упильмалика так и обмерло, в то же время он поразился терпению этого человека.

У самого дома дядя совершенно ослаб. С трудом его сняли с лошади и уложили в постель. Амзе привел откуда-то врача. Дядя угрюмо молчал, сильно страдая от боли. Врач сделал укол, и ему стало полегче. Тот же Амзе откопал где-то местного костоправа, и тот, поглаживая потихоньку переломанные кости, вроде бы вправил их, как надо. Упильмалик в это время смачивал потрескавшиеся, спекшиеся губы дяди водой, поправлял подушку и чувствовал себя самым последним человеком на земле. Он страдал оттого, что любимый и уважаемый им человек терпит неимоверные муки и ничем нельзя ему помочь. Упильмалик казнил себя, что вся эта беда стряслась по его вине. Если бы он не приехал к дяде, не было бы никакого кокпара, и жизнь аула текла бы потихоньку, как всегда. «Следящий за баранами» терзал бы свой комуз, а дядя бы холил Аксюмбе и гордился им, приходил бы Досмагамбет, перебирая громадные четки и принюхиваясь к дымящемуся казану. И дым аула спокойно подымался бы к небу. Но вот приехал он со своим одиночеством и все испортил. Заставил играть кюй «Развейся, тоска», устроил кокпар, поднял пыль ветхой степи, уложил под ноги коней двух уважаемых аульчан.

«Следящий за баранами» сказал, что после столкновения у него что-то неладно с головой, и уехал на подветренную сторону гор, чтобы показаться там знакомому знахарю.

Обвиняя себя во всех грехах, Упильмалик молча сидел около дяди. Тот, видимо, понял его состояние и сказал:

— Не мучай себя за то, в чем ты не виноват. Передай от меня привет своим домашним, и спасибо, что приехал навестить меня. И вот мое последнее желание. Уведи с собой Аксюмбе, теперь за него отвечаешь ты. После того как я уйду из жизни, в этих местах не останется никого, кто бы знал настоящую цену коням.

После слов дяди Упильмалик сумел весь внутренне собраться, чтобы не показать своей слабости, и решил оставаться рядом до последнего его дыхания.

Врачи делали все, что могли. Приходили каждый день промывать рану, ухаживали за стариком, но состояние его с каждым днем ухудшалось.

Все ночи Упильмалик проводил у постели больного, который еще больше исхудал и дышал тяжело. Племянник смотрел на него, и перед глазами вставал могучий карагач, поваленный бурей. Как ни ухаживай за ним, карагач никогда уже не поднимется и не распустит листья.