Шелковый путь

Стоит только представить Асанали подобные разговоры, у него тяжко становится на сердце и хочется ему вскочить и убежать куда-нибудь подальше в степь. «О судьба, — умоляет он, — не дай мне уподобиться таким родителям, не выставляй мои седины на посмешище».

А когда-то никого не интересовало, если ты задумал учиться. Ты сам устремлялся к своей цели, и никто не вел тебя за руку. И пусть не было у тебя за душою и дырявой копейки, но если ты успешно сдавал экзамены, то и поступал учиться.

Теперь же, отправив сына без денег и без знакомств, Асанали чувствовал себя несчастным… С улицы вошла жена с полным ведром воды, зажгла свет и, брякая посудой, принялась за домашнюю работу. Даже по этим звукам ясно было, что на душе у жены неспокойно.

— Что же это такое! Пока ходила по дворам, разносила почту, теленок высосал все молоко, — сказала она.

Муж только мотнул головой на подушке.

— Теленка надо сдать на мясо, — решил он, — а вырученные деньги вышлем Меирбану. Пусть у мальчика будет лишняя копейка-другая…

Жена возмутилась: как, единственного теленка отдавать? А не лучше ли ему пойти пасти деревенское стадо, чем валяться целыми днями на этой койке? Ведь она-то сама пошла подрабатывать на почту…

Асанали отказался: наниматься в пастухи ниже его достоинства. Он не желает быть посмешищем всего аула.

Жена, видимо, решила добиться своего. «Ох, что это вдруг гордость тебя заела, — начала она. — Вспомни, как за все время, за все двадцать лет нашей жизни ни на копейку не увеличился наш достаток. От твоего «когда-нибудь» и «в будущем» у меня уже почернело в груди».

Учитель отбивался: «Не горячи мою кровь, она и так кипит!»

Жена продолжала: «Ты думаешь, мне самой было легко отправлять сына в город без денег? Приснился он нынче: стоит бледный, под мышкой держит большую лепешку. Я сначала подумала, что это книга, а потом гляжу — свежая лепешка». И, не зная, как объяснить сон, жена отвернулась и хлюпнула носом.

Он потихоньку улизнул из дома и выбрался на улицу. Были поздние сумерки, ветер стих. Надвигалась тёплая бархатная южная ночь… Вскоре небо опустится ближе к земле — и тысячи звезд появятся в нем. На улице уже не было ни души.

И такой просторной представала степная земля и небо над нею, столь значительным и торжественным было молчание над степью, подобной безбрежному океану, что все человеческие заботы, надежды, неудачи, усталость, время, то тяжкое, то легко ускользающее, и все неизмеримые дороги жизни, по которым следуют тысячи разных, непохожих друг на друга людей, — все говорило ему, что его существование ничем не выделяется среди сонма прочих жизней, и осознание этого поддерживало в нем волю к жизни.

Если быть строгим судьей самому себе, то надо признать, что все, чего он желал, достигал или не достигал, — все это было суетным времяпрепровождением. Жизнь получилась так себе, словно по пословице: «И телега не сломалась, и никто не умер».

Осталось их не так уж много, дней его жизни. И если оставшееся время использовать на то, чтобы, надрывая кишки, наконец разбогатеть, то на какую из многочисленных жизненных прорех наложит он заплатой это свое пресловутое богатство?

Дети, слава аллаху, уже почти выросли. Старший сын, считай, на ногах; средний тоже начал свой самостоятельный путь… Что же делать дальше ему, отцу этих детей? Учиться науке ловкачества у коллеги-математика? Собирать барахло, обманывать простодушных земляков? Лизать пятки у начальства?

Нет уж. Пусть не получится так, как сказано в другой пословице: «Выбрав в спутники всадника, пеший рискует встретить зарю в одиночестве». Уж лучше быть с теми, с кем он всегда вместе шел по жизни. Вырастить бы щенят своих неразумных да суметь бы внушить ученикам уважение к честности и к рабочему поту. И большего, пожалуй, ему не нужно.

Он шел по степи, под темным небом, и чувствовал, как глубокий покой овладевает его сердцем, наполняет грудь силой.

А вскоре после этого вечера Асанали получил письмо величиною с ладонь. «Куке, я поступил в институт», — сообщал отцу Меирбан.

Теми же днями на белом «Москвиче» вернулся в аул коллега-математик. Он с гордостью оповестил всех: «Мой Мархабат поступил в вуз». После месячного отсутствия вид у математика был усталый.

ВЕТЕР ЛЬВИНАЯ ГРИВА Перевод Г. Бельгера