Шелковый путь

На другой день с тяжелой головой, с опухшими глазами, с помятым лицом вваливаешься в дом братца Молды. Все тебя раздражает, ворчать начинаешь с порога. «Оу! Дверь у вас распахнута настежь. На кухне — тарарам. Никто не встречает… А если я вор? Если я обчищу вас до нитки?!» Курчавый малец, на миг отрываясь от книги, заявляет: «Папа в больнице, мама в школе». У, активисты! Деятели чертовы! Разбрелись, кто куда… А за домом следить кому? А готовить кому? А гостей встречать? Или вам денег все мало?! Что ваш дом, что общежитие — один черт! Может, поднесешь дяде, племяш?

— Кто пьет в одиночку, пьяницей станет, — отвечает курчавый.

— Ах, паразит! Это тебе отец небось внушил?!

— А индюк в холодильнике для гостей…

— Ах, паразит! Я не гость, что ли, а?!

И хватаешь индюка из холодильника, из серванта — бутылку коньяка и сам себе устраиваешь пир. Сказано ведь: пищу друга истребляй, как врага, И вот коньяк допит, косточки индюка обглоданы, и ты встаешь, покачиваешься, рыгаешь, племяша щелк ногтем по курчавому калгану. «Передай привет своим предкам! Скажи: дядя из аула приезжал. Голодный, скажи, уехал. Недовольный! Обиженный! Оскорбленный! Понял?!»

Рассуждает Лапке:

«Никогда не вырывайся вперед — подсекут, подножку подставят. В хвосте тоже не оставайся — пыли наглотаешься, затопчут. Милое дело — середина. Никто не придерется. Опасайся всезнаек, грамотеев. Не раскрывай души, не делись тайной. Не позволяй никому совать грязный нос в твое дело. Не то худо будет…»

Размышляет Лапке:

«Жизнь дается только раз, и нечего ее разменивать на мелочи — на разные мечты, на борьбу, суету, обиды, дрязги, порывы, карьеру. Чушь все это! Лежать следует на том боку, на котором более удобно. Слава всевышнему, чем я хуже других?! «Москвич», домина из восьми комнат, семь ковров, десятков пять овец, кругленькая сумма на книжке наверняка обеспечат беззаботную житуху…»

Сидел Лапке на корточках у арыка, подводил баланс жизни на счетах мысли, вспоминал, отчего так взбеленился ученый братец. А было все так.

Пыхтя и ругаясь, клеил он во дворе камеру. На душе кошки скребли. Утром, выпуская скотину на выпас, он заметил, что прихрамывала сивая овца. Он осмотрел ее, ничего подозрительного не нашел и отпустил в отару, Но настроение было испорчено. Чертову камеру он кое-как заклеил, колесо поставил на место, яростно попинал баллон. Вот тут-то и подрулил братец из района. И не один — с двумя долговязыми. Должно быть, на взводе были, потому уж больно фамильярничали. Поздоровались — «бай» да «бай». О житье-бытье порасспросили — «бай» да «бай». То ли усмехались, то ли завидовали — не поймешь. Только не по душе были Лапке эти намеки. Ввалились гости бесцеремонно в дом. Да еще шутки шутят: «Пожалуй, заночуем в доме бая. В картишки поиграем, потрясем малость байскую мошну». Зло взяло. За кого эти хлыщи его принимают? Им небось водку ящиками ставь, А тут жена уж больно резво забегала, захлопотала. Услужливость свою выказывать вздумала. Ну, он и съежился, аж нутро выворотило, а братец на голос нажимать начал, Тогда и взорвало его, и в злобе хрясь бабу наотмашь.

Гости спешно убрались восвояси. Даже выбравшись на большак, Молда не мог успокоиться. От досады и стыда душа заныла. Какими глазами посмотрит он теперь на приятелей? Ах, негодяй! Где это видано — на глазах гостей бабу колотить? Ну, не нравятся гости — крепись, виду не подавай. А то что? Ай, срам! Ай, позор!.. От обиды аж в глазах жарко стало.

Подумал Молда: «Слишком я сердоболен. Простота и доброта меня губят. Всем угодить норовлю. И сам же страдаю. Видно, не зря говаривала мать-покойница: «Смотри, сынок, как бы не прослыть лгуном! Наобещаешь всем по доброте своей, а выполнить обещания не сможешь. Вот и запишут тебя в обманщики». И впрямь: больно всем и во всем потакаю. Какого дьявола, спрашивается, мотаюсь я сегодня с утра по долинам и по взгорьям? А все началось со звонка одного из этих долговязых. «Не повезло вчера. Голова трещит. Поразвеяться бы надо…» Тут и второй нудить начал: «Стал главврачом — забыл старых приятелей, а? А бывало, горсть толченого проса пополам делили. Айда, смотаемся в совхоз, мясцом ягненка полакомимся да сорпы свежей попьем». Разве тут откажешь? Вот и смутили дружки любезные его покой, заставили отложить исследование, над которым корпел последнее время, сорвали с места в поисках зыбких удовольствий. Поехали. В одном доме жирного куардыка отведали. В другом — кумыс попили. В третьем — не то чаек с коньячком, не то коньяк с чаем. По пути решили завернуть еще и к брату, чтобы поклониться старой матери. Тут-то и нарвались на конфуз.

Да-а… рано, слишком рано разошлись их пути. На уме Лапке были одни забавы; Молду влекли неведомые думы.

«Может, я слишком серьезно отношусь к жизни? И, может, напрасно себя так выматываю? Вот дружки мои ничем себя не утруждают, живут как бог на душу положил, в картишки играют, винцо попивают, палец о палец не ударяют. И собой довольны, и жизнью довольны.