Шелковый путь

Живи так, может, и я не постарел бы так рано. Почему бы и мне не поволочиться за красивенькими сестрами? Не петь во все горло на вечеринках? Не знаться с именитыми? Вопросов много, ответа нет. Только и делаю, что извожу себя думами бесплодными. Прав был, видно, Абай, когда писал: «Нет отрады в этом мире мыслящей душе».

Во-первых, он допустил оплошность, нагрянув с людьми к этому скряге. И потом, во-вторых, напрасно на правах старшинства принялся учить его уму-разуму. А в-третьих, этот дьявол самолюбив и завистлив. Он полагает, что все вокруг — праздные гуляки, а он один — трудяга. Он, видишь ли, колесо чинит, а брат на служебной машине по гостям раскатывает. Не постеснялся, дурень, при людях скандал затевать. Разве такого образумишь? Разве высветишь мрачные закоулки его дремучей души?

В прошлую среду Молда оперировал семнадцатилетнюю девушку. Плакала накануне, бедняга: «Разве жизнь — только боль и муки? Ну, почему я такая несчастная?!» Что он мог ей ответить? Бывает, растет в тени нежный цветок, а его обвивает, душит цепкий хмель. Таким цветком почудилась ему больная девушка. Два часа бился он со злой болезнью. На другой день жена заметила, что на висках его прибавилось седины… А неделей раньше привезли парализованного юношу. Семь лет пластом пролежал в постели с тяжким недугом позвоночника. Пролежни — страшно смотреть. «Пройти бы на собственных ногах десять шажков — другого счастья не желал бы», — заметил как-то юноша, и от этих слов сердце у врача заныло.

У больных следует учиться ценить жизнь. А чему учит здоровый, как конь, Лапке? Разве что жадности, скопидомству, крохоборству. У него один смысл — урвать, хапать. Залезет волк в овчарню соседа — он только обрадуется да одеяло на голову натянет, притворившись спящим. Захлестнет человека половодье — руки не протянет. Спасибо судьбе, что не уродился этаким чурбаном…

Глядя на заходящее солнце — оно плавилось, точно масло, — Молда… вдруг… вспомнил старика, зашедшего давеча к Лапке. Вспомнил его изможденный вид и услышал сухой, отрывистый кашель. «Апырмау… Уж не показаться ли мне хотел старик? Выходит, сцепившись с этим придурком, я невзначай обидел почтенного аксакала…»

— Сворачивай назад, в аул! — Молда резко повернулся к молодому шоферу. — Надо осмотреть больного старика.

Долговязые в два голоса завопили:

— Ты что, спятил? Полпути проехали!

— Небось не мешок с дынями везешь! И так все печенки отбили.

— Я обязан посмотреть старика. А вы и автобусом доедете.

Ай, пес упрямый! Добрый, тихоня, а как заартачится — с места не стронешь. Проклиная все на свете, решительно обрывая нить дружбы, вылезли долговязые из машины и встали на обочине дороги, точно бездомные странники. «Газик» взвизгнул тормозами, крутанулся на месте и понесся обратно.

Отчего у старика такой кашель?

В аул Кос-бутак, притаившийся между двумя увалами, доехали с заходом солнца, в сумерках. Всполошили всех собак, побеспокоили стариков, белевших в одном исподнем на задворках, расспрашивая про хворого старика. Им оказался кузнец Жанадиль, который жил на краю аула по соседству с Лапке. Дом нашли без труда. Обычная мазанка в форме переметной сумы — прихожая с двумя комнатушками по краям. Ни хлева, ни пристройки, ни даже собаки.

Открыла дверь старуха, провела в гостевую. Молда зябко поежился, почувствовав свою вину перед стариком.

Старик сидел на белом домотканом паласе-текемете и вяло перебирал четки. Изнуренный, бледный, с ввалившимися глазами, белобородый, в просторных исподних штанах и рубахе, он был похож на святого мученика или на живые мощи. Руки тяжелые, шершавые, в мозолях. И этот кашель, сухой, беспрерывный. Жалость и печаль пронзили врача. Он сбросил верхнюю одежду, опустился на одно колено рядом, коротко поведал обо всем.

— Многие лета тебе, дорогой. О плоти своей я никогда не заботился. Не до того было. А вот в последнее время будто задыхаться начал, в груди давит, бессонница и кашель извели. Зашел давеча, хотел показаться. Ведь слава о тебе добрая идет. И мы рады. Когда-то с твоим отцом в кузнице вместе пот проливали, железо раскаленное мяли. Теперь уж я смирился и готов отправиться в тот путь, по которому ушли все наши предки…

— Вы показывались когда-нибудь врачу, Жаке? — спросил Молда, щупая пульс старика.

— В прошлый месяц говорили, что ты в отпуске. Ну, потащился я, поскрипывая костьми, в район, оттуда — в область. Что только не делали белые халаты со мной! И лекарство горстями в рот запихивали, и щупали, и просвечивали, и прослушивали. А потом сказали: «Нехорошая твоя хворь, старина. Легкие в черных пятнах. Поезжай-ка в столицу». Э, куда уж мне! Что мне, на старости лет вместе со студентами у поезда толкаться, в вагоне трястись?! Хватит. Пожил, попил… От смерти не уйдешь. А умрешь — родичи закопают. Чего там?!

Молда попросил рентгеновский снимок.

— Да много их было. Только на что они мне? Шапочки, что ли, кроить? Один прихватил… Эй, старуха, где эта черная, плотная бумага? Ты еще подойник им прикрываешь?