Шелковый путь

«Мне нужны тумены из кипчаков».

«Дайте мне тысяцких из монголов, а тумены из кипчаков, и весь мир окажется у меня на ладони».

Из всех этих откровений кагана Ошакбая больше всего настораживали и пугали слова: «тумены из кипчаков». В самом деле, что хорошего в том, если его сородичи в черный час станут послушным оружием кагана, причиной неисчислимых бедствий, если отпрыски его, Ошакбая, с пеленок начнут жаждать крови, а слово «кипчак» будет в памяти народов восприниматься как «меч» и «стрела»?! Будь проклята такая судьба! Будь проклята такая слава! Будь проклято былое могущество и былое богатство! Ошакбая взволновала судьба, уготованная коварным каганом для племени кипчаков.

Прошло знойное лето. С каждым днем явственнее чувствовалось дыхание осени. Несметные каганские полчища двинулись в путь. Войско походило на море в час отлива. Солнце скрылось за плотной завесой пыли. Пленного батыра наконец перестали истязать. Развернули циновки, кошмы, подняли его, бледного, изнуренного: ни дать ни взять — живой труп. Привязали батыра к хвосту верблюда, приказали подгонять тощего верблюжонка.

Голова кружилась, ноги заплетались и не слушались. Если бы не верблюд, за которым Ошакбай покорно плелся на поводу, лежать бы ему на дороге, в пыли, на утеху шакалам и орлам-стервятникам.

Вскоре равнина кончилась, началась пустыня с бесконечными барханами. Белесые, покрытые чахлой, сизой растительностью, они не были похожи на барханы Кызылкумов. Казалось, здесь простиралась Страна могил. Всюду зияли норы. На каждом шагу суетливо метались, шарахались во все стороны лисы и барсуки. Монголы не охотились за ними, а гнали под свист и улюлюканье к холму и, окружив, подолгу смотрели на то, как затравленный зверек карабкался на вершину, отчаянно барахтаясь в зыбучем песке. Пышнохвостая лиса бежала из последних сил, сучила лапками, а бежать ей было некуда, плотным кольцом окружали ее монголы. Наконец, выдохнувшись, обессилев, лиса падала к ногам надрывавшихся от смеха всадников. Привязав лису к торо-ке, монголы мчались к следующему холму. Ошакбай ни разу не видел, чтобы монголы ездили спокойно, трусцой или рысью. Они всюду скакали во весь опор, словно вестники смерти к траурной юрте.

Для нового стойбища выбрали побережье полноводной реки. Здесь Ошакбая не стали заворачивать в кошмы и циновки и пытать, как прежде. Видимо, монголам надоело возиться с кипчакским батыром, а возможно, решили, что мозги его достаточно отуманены. Ему развязали руки-ноги и сделали рабом. Теперь он собирал кизяк, разводил огонь, таскал воду. Холодными ночами он сидел у очага, зарывая голые пятки в горячую золу, и бесконечно думал о родной земле. Вместе с этими думами к нему вновь возвращались честолюбие, ярость, гнев. С неуемной тоской мечтал он о прежних днях.

В ту ночь, когда самая младшая жена кагана разродилась сыном, точнее сказать, в тот предутренний час Ошакбая осенила неожиданная мысль. Он лежал, свернувшись, в дырявой, прокопченной кибитке, дремал. И вдруг эта мысль пронзила его и уже не отпускала, не отступала, назойливо преследовала его всюду. Глядя вдаль воспаленными от бессонницы глазами или рассматривая дыры на сыромятных ичигах, он упорно думал о побеге…

На родины каганского сына собралась тьма-тьмущая народу. Каган устроил большую айналма-байгу — скачки по кругу. Первый приз — десяток крепких рабов и девушка с богатым приданым — предназначался хозяину лучшего скакуна. Ошакбай понял: настал самый подходящий момент для осуществления задуманного намерения. Он начал готовиться к побегу. Первым делом он выпил прокисшее молоко из старого кожаного торсука, тщательно вымыл и высушил его. Потом подвязал торсук под рваный халат и стал вертеться возле казанов и подавальщиков. Ему удалось пристроиться к разносчикам сорпы и, таким образом, незаметно стащить с подносов несколько кусков мяса, которые он тут же запихивал в торсук. В тот день, когда торсук округлился боками, кончилась байга.

Ошакбай приглядывался к юртам, поставленным для высоких гостей, слонялся возле коновязи, растянувшейся на три версты. Каганские охранники-торгауты были тоже начеку. Они сковали слуг и смотрели в оба, даже близко не подпуская посторонних к нарядным юртам. Прислугу меняли дважды в день. Коротконогие, низкорослые лошадки торгаутов не привлекали Ошакбая. На них далеко не ускачешь. Для побега ему нужен быстрый и выносливый скакун. Такие бывают лишь у сановитых гостей, приехавших к кагану издалека. Если удастся вывести такого скакуна и с места пустить его вскачь наперегонки с ветром, тогда — да благословит его аллах! — он наверняка вырвется из плена.