Шелковый путь

Вот эти барабаны — вестники беды — и вселили ужас в скорбное сердце зоркоглазой молодки. Страшен был и сам одинокий скакун. Грива и хвост его спутались, свалялись, бока были точно в коросте, брюхо — в грязных подтеках и полосах. На седле и тороках бурели пятна крови. Подбрюшник натер кожу, впился глубоко в тело. Такое случается, когда очень долго не снимают седло, не расслабляют подпругу. Жуткими казались и глаза бедной лошади — выпученные, воспаленные, одичалые, с какой-то бездонной скорбью. Удила, изгрызенные, болтались по обе стороны морды. Барабаны рассохлись, сплошь покрылись трещинами.

Зоркоглазая молодка с усилием овладела собой, подавила страх. Она решила поймать одинокого скакуна. Однако конь ее заупрямился и пугливо стриг ушами, пофыркивая. Мешкать было нельзя: загадочный скакун мог понести в первое же мгновение. Видно, он и в самом деле одичал. Просто истосковался по четвероногому собрату, да и измучен был изрядно — только это и удерживало его пока на месте.

Зоркоглазая молодка отвязала чембур, намотала его на руку. Стараясь не производить лишнего шума, она из одного конца связала петлю, а другой прикрепила к поясу. Потом, пригнувшись, как лук, метнула петлю на шею скакуна. Тот вскинулся на дыбы и понес. Молодка пятками ударила коня, намереваясь броситься вдогонку и ухватиться за чембур, выскочивший из рук. Но конь ее не понял и отпрянул в сторону. Молодка вылетела из седла. Волочась по земле, она все же изловчилась и вцепилась обеими руками в чембур.

Теперь надо было любой ценой подняться на ноги, иначе полынь и кочки изорвут одежду в клочья и не миновать ей потом верной смерти. В первое мгновение ей удалось немного придержать скакуна. Натягивая изо всех сил чембур, она сумела подняться на локти, потом на колени. Полынь нещадно полосовала ее тело, ноги горели от ссадин и кровоподтеков, кости ныли, как переломленные. Раза два она отчаянно пыталась вскочить на ноги, но это ей никак не удавалось: скакун перешел на безумный галоп и волок ее по земле, точно куль.

Единственное спасение было в том, чтобы развязать чембур на поясе. Но узел туго затянулся, пальцы словно одеревенели, онемели. Она сразу же сорвала ногти.

Скакун мчался диким наметом. Молодка теряла последние силы. Руки-ноги ей уже не подчинялись, и она всем телом, всей тяжестью скользила по кустам и кочкам. На миг померещился ей Ошакбай, огромный, сильный, и одновременно по-детски простодушный, покладистый. Ее Ошакбай. Ее надежда и мечта. Единственный, желанный, ненаглядный. Она мчалась ему навстречу, раскинув руки. Потом ей почудилось, будто Ошакбай сядит верхом на скакуне, яростно настегивает его камчой и оглушительно бьет в барабаны. От грохота стонет степь, разламывается голова. Боже, как гудит в ушах! Она почувствовала странную горечь на языке, горечь покидающей ее жизни. Она и не представляла, что у жизни такой горький привкус, терпкий, как полынь в знойное лето. Потом и эта горечь исчезла, все погасло, померкло вокруг, и она провалилась в жуткую, черную пучину…

Через несколько дней одинокого скакуна с двумя походными барабанами на передней луке седла увидел табунщик из предгорий Караспана. На шее скакуна болтался черный длинный чембур. Табунщик долго гнался за таинственным скакуном, но тоже не догнал…

5

Выйдя от тангутки, повелитель Отрара направил коня в южную часть города. Здесь строился мавзолей Арыстанбаба. Повелитель хотел взглянуть на постройку, побеседовать с главным мастером. Мавзолей воздвигали уже второй год. Середина и оба крыла были в основном закончены, теперь оставалось выложить высоченный купол. Центральные ворота мавзолея выходили на юг. За ним находилось кладбище святых, вокруг густо росли тутовые деревья[32].

Мавзолей строили сплошь из дикого камня, который доставляли сюда караванами из Каратау. Здесь его тесали, придавали нужную форму. Эта трудоемкая работа и замедляла строительство. Если бы строили из кирпича, мавзолей был бы давно готов. Главный мастер учился строительному делу в Самарканде; родом он был кипчак; видный мужчина лет под пятьдесят. Увидев повелителя, мастер обтер о фартук широкие, с въевшейся пылью ладони, склонился в поклоне. Разговаривал он спокойно, с достоинством. Это, однако, ничуть не оскорбило Иланчика Кадырхана. Наоборот, ему пришлась по душе гордость мастера. Тот подержал коня под уздцы, помог хану спешиться, потом кинул повод молодым подмастерьям, повел гостя в мавзолей.

Камни были отшлифованы до блеска и пригнаны так искусно, что не видны были ни грани, ни трещины. «В руках истинного мастера даже грубый, неотесанный камень оживает», — отметил про себя повелитель. Он вспомнил, как встретился с зодчим сначала в городе Старый Дарбаза, потом в Тюбе-Кудуке…