Шеллшок

Маленькая морщинка переместилась с ее гладкого матового лба на переносицу.

— Да, и необязательно близкая подруга. Кое-что могли разузнать и те авантюристки, которые осаждали твой офис, когда им стало известно, что отец нанял детектива для поисков дочери. Кто угодно мог попытаться выдать себя за нее.

Что они и сделали, но я их довольно легко раскусил, за исключением одной, пардон, коровы, которая разыграла оскорбленную невинность, когда я все же припер ее к стенке. Но ты правильно подметила. Знай они пароли… Клод Романель сам рассказал мне, что в детстве они с матерью звали тебя Спри и что об этом знал очень узкий круг лиц. И он же признал, что сейчас, спустя 20 лет, он вряд ли узнает свою малышку Спри, но ее можно, так сказать, идентифицировать по родимому пятну на ее гр… — я осекся, — …на одном пикантном месте.

— Родимому пятну?

— Да, маленькой мушке… нет… пчелке?

— Мухопчелке? Это что еще за новый вид насекомого?

— Пчелке, просто пчелке. Знаешь, мед, соты, воск. Такие маленькие жужжащие мушки с желтыми полосками на брюшке. Летают от цветка к цветку, едят нектар…

— Ах, вот ты о чем! — Ее лицо просветлело, тучки рассеялись, вышло красное солнышко. — Ты хочешь сказать «бабочка»?

— Бабочка?

— Я и думать о ней забыла.

— Бабочка… да, пожалуй, это можно назвать так. Почему мне этот термин сразу не пришел в голову? Словом, что-то на нее похожее, расположенное на твоей левой, нет правой? Кстати, где оно расположено это родимое пятнышко?

— Вот здесь, — прижала Спри пальчики к левой стороне груди, скрытой то ли широким серапе, то ли узким парашютом. — Здесь, у меня на теле.

— Правильно. По идее, тут оно должно быть. Разглядывая его в линзу, я все ломал голову, как мне назвать это насекомое. Жучок-паучок, тоненькие ножки…

— Никакие не ножки, Шелл, а крылышки. И ты никак не мог их разглядывать, так как я его никогда никому не показывала… Скажи, откуда тебе…

— Все очень просто, — перебил я ее. — Разве я тебе не говорил? Что-то с памятью моей стало. У меня же есть его фотография.

— Фотография родимого пятна?

— Да нет же, не его, а тебя шестилетней, в бассейне. Ее мне дал твой отец. Это была самая свежая твоя фотография, что у него была. Ты там в купальных плавочках, а на груди при желании можно разглядеть это родимое пятно.

Ее искреннее удивление понемногу прошло по мере моего объяснения, и она понимающе кивнула:

— Ясно, а то я сначала ничего не поняла. Ну да, естественно, по прошествии стольких лет папа вряд ли отличит меня от Эмили Зилох. Даже если я брошусь к нему на шею со словами: «Папочка, милый, это я — твоя маленькая Спри!»

— Н… да, он будет ошеломлен… благо, сердце у него здоровое. Знаешь, крошка, у него в отношении тебя маленький… э… пунктик. Он все еще думает, что ты — желторотый утенок, а ты… А ты!!!

— Я только хотела сказать, что это пятно должно сохраниться у настоящей Мишели Эспри Романель, сколько в лет не прошло. И это — единственная возможность доказать ее подлинность, то есть подтвердить мою личность.

— Резонно. Знаешь, мне кажется, что мистер Романель дал мне фотокарточку именно с этой целью… — я запнулся и продолжил —…а также с рядом серьезных, если не зловещих предупреждений, чтобы никто не мог обидеть его маленькую Спри. Твой папочка — человек с характером.

— По-моему, мне следует показать его тебе.

— Кого? — опешил я.

— Пятно, конечно. Это самый быстрый способ убедить тебя в том, что я Спри. — Она замолчала и решительно добавила: — Раз надо, я пройду свой путь до конца. Папа действительно настаивал на том, чтобы я подписала эти бумаги… на миллионы долларов?

— Да. Миллионы. Много миллионов.

— В таком случае… мне лучше сказать тебе сразу.

— Говори, я тебя слушаю.

— Понимаешь… моя бабочка, то есть, я хочу сказать, родимое пятно несколько выросло и… находится здесь. — Спри поводила рукой по стратегически важной области своей женской анатомии. — И одно ее крылышко спрятано в моем… бюстгальтере.

— И это все, что от нее осталось? Ни туловища, ни ножек, ни усиков, или…

— Остальная часть там… под моей грудью.

Либо мне это почудилось, либо на самом деле ее нежные щеки порозовели. Скорее всего почудилось. В наши дни от смущения не краснеют ни куртизанки, ни монашки, ни даже если в дамскую уборную по ошибке заглянет мужчина. Нет, дать ему в глаз — это они могут, но покраснеть — никогда.

— Но сначала я должна тебя предупредить. Это мой долг. Прошло уже столько лет, а я все равно не могу к этому привыкнуть. Смущаюсь, как дура.

— Ну ладно, думаю, как-нибудь переживу. Что у тебя там такого… странного.