Шеломянь

Увидев старшего брата, князь Всеволод соскочил с коня и пошел навстречу, раскрыв медвежьи объятия. Игорь Святославич, в сравнении с Буй-Туром сухощавый и малорослый, потерялся в крепких, воистину надежных и дружеских руках и вскоре завозился, пытаясь высвободиться.

– Уморил, – сообщил он, когда Всеволод сменил все же гнев на милость. – Как есть уморил! А погибать мне сейчас не след, важное дело впереди!

Совиный глаз Буй-Тура лукаво подмигнул юному князю Владимиру Путивльскому, скромно державшемуся за спиной отца, князя Игоря Святославича. Владимир зарделся, что нетронутая девица, но взгляда, к удовольствию князя Всеволода, не опустил. Растет молодец, и не одна девушка станет еще по нему сохнуть, подумал трубечский князь, да не беда – и на мой век боярышень хватит.

– Хорошего сына вырастил, брат, – наклонившись к уху Игоря, чтобы не слышали, прошептал Буй-Тур Всеволод. – Надеюсь, и жена окажется ему под стать.

– Дочь Кончака не может быть иной, – уверенно ответил Игорь Святославич. – Я видел ее. Да и Миронег, который говорил с ней в Шарукани, не может ошибиться, у него на людей нюх, что у лисицы на курятник.

– С нами Свет и Святая Неделя! – громко воскликнул трубечский князь, вызвав ответный рев из глоток толпившихся у княжеского шатра дружинников. И, снова понизив голос, проговорил, глядя на Игоря нежданно увлажнившимися глазами: – Один ты у меня брат, один свет светлый – ты, Игорь! Оба мы – Святославичи! Седлай своих коней, брат; мои оседланы еще с Курска. Скоро встреча – и будь что будет!

Игорь уловил в голосе брата невысказанную горечь.

– Странно все, брат, – продолжал говорить князь Всеволод, все быстрее выдавливая слова, словно стыдясь их. – Странно, что на свадебный пир еду, как на тризну… Прости, что говорю такое, но от предков идет – верить предчувствиям.

– Может, стоит вернуться? – Игорь не насмехался, просто спрашивал, возвращаясь к недавнему разговору.

– Вернуться? Из-за предчувствий?! Вздор! Мои куряне – опытные воины, пути им ведомы, овраги знакомы. Мы готовы ко всему. Луки натянуты, колчаны отворены, сабли изострены. Мы готовы, брат, и мы не подведем!

Всеволод в последний раз обхватил ладонями Игоря Святославича за плечи, легко вспрыгнул на седло и, горяча коня, прорычал зычным голосом:

– Пир скорый готовьте, господа северцы да черниговцы! Скорый, ибо мои куряне уже скачут, как волки в поле, ища себе чести, а князю славы!

Последовал прощальный взмах руки в кольчужной перчатке, и кмети, посвистом погоняя коней, полукольцом охватили своего князя и галопом помчались к линии горизонта, туда, откуда должны были через несколько дней появиться вновь. Кони стлались над степью, словно протирая брюхом потемневшую прошлогоднюю траву, склонившуюся к земле. И лучше любых плетей погонял покорных всадникам животных тягучий волчий вой. Неведомо уже, от половцев ли переняли это кмети, или же приграничные перелески да овраги навели на схожие с кочевниками мысли, только многие годы для диких половцев и бродников, осмелившихся пересечь границы княжества Трубечского и Курского, победная песня серых хищников была последним, что они слышали в своей никчемной жизни.

Стая шла на охоту. В лесу и степи зверь и человек знали, что стоит уступить дорогу. А кто смел – заступи путь, только не говори потом, что не был предупрежден!

* * *

Миронег знал, что Буй-Тур Всеволод сказал брату. Давно уже он овладел искусством читать по губам, и были случаи, как в этот раз, к примеру, когда приобретенное умение могло пригодиться. И то неприятное предчувствие, которое мучило трубечского князя, только подтверждало Миронегу его собственные ощущения.

Некстати в заплечной суме зашевелился маленький череп, доставшийся в наследство от Хозяйки, чье настоящее имя так и осталось для Миронега тайной. Незаметно для окружающих, но чувствительно для самого хранильника, он тыкался через кожу сумы в спину Миронега, явно выказывая желание поговорить.

Было несколько случаев, когда череп проявлял незаурядные способности к пустопорожней болтовне. Миронег понимал, что Хозяйка мается от одиночества в своей странной избе, и даже разговор с простым смертным, да еще отвергнувшим назойливо предлагавшиеся брачные узы, мог стать выходом. Прошло уже время, когда хранильник пытался рассудить, зачем Хозяйке эта странная связь. Богиня, казалось, могла найти собеседника получше. Миронег просто терпел, воображая, что продолжает исполнять свои лекарские обязанности. Одиночество – тоже болезнь, причем тяжкая, и единственное лекарство от нее – общество другого.

Миронег ощущал себя микстурой или припаркой, а какой врач станет презирать лекарства, прописываемые им больному?

Путь Миронега лежал через боевое охранение к берегу Малого Донца. Детство в северных землях не прошло даром, и лекарь привык размышлять, глядя на вечную изменчивость реки, которая так походила на течение мыслей.

На плоскости горизонта, сшивавшей степь с небом, всадники из сторожи выделялись четкими силуэтами. Прятаться на своих землях было ниже гордости, да и до спасительной дубравы оставался лишь полет стрелы.