Шеломянь

Завидев красный плащ Святослава Ольговича Рыльского, Миронег придержал коня. Подъехавший в окружении копейщиков князь попытался выспросить лекаря о подробностях проводов курян, но вскоре оставил свои попытки, натолкнувшись на явное нежелание Миронега открывать рот для произнесения слов длиннее, чем в два слога.

– С ними простились, – это было самым информативным из того, что соизволил рассказать Миронег.

С тем Святослав Рыльский и распростился с хранильником, пожелав напоследок не попасться половецким разъездам. Кривившая рот князя обиженная ухмылка выражала при этом желание прямо противоположное. Увы, не сторожа мы своим душевным порывам, особенно в столь молодые, как у Святослава Ольговича, годы!

– Все предопределено, – равнодушно заметил Миронег. – Никому не удавалось еще умереть раньше смерти.

Словно устав от столь длинного рассуждения, он безмолвно поклонился князю и его дружинникам и направил коня прочь, к Малому Донцу.

Река еще не присмирела после ледохода, и близко к воде не смог бы подобраться без чрезмерных усилий ни конный, ни пеший. Раскисший берег колыхался подобно огромному слизню, выброшенному неведомой силой на поверхность и пытающемуся уползти обратно, в спасительный мрак затянутого илом дна.

Миронег остановил коня на пригорке, где земля просохла на солнце достаточно, чтобы сесть на нее без риска намочить одежды, а пробившаяся молодая трава могла скрасить досуг соскучившемуся по свежей пище скакуну.

Бросив поводья, Миронег спешился, положил на землю плащ и сел на него. Привычным движением он снял с плеча суму и, оглядевшись, извлек из нее маленький, с кулак, череп, о приобретении которого я уже имел неудовольствие рассказывать вам несколько раньше.

Удачливому грабителю, утащившему суму хранильника и оставшемуся при этом в живых, – случай нереальный, но чего только не бывает на свете! – череп этот показался бы просто изделием искусного ремесленника, помогавшим лекарю в его нужной и, разумеется, бесовской профессии.

Но ни один ремесленник, даже самый опытный и мастеровитый, не смог бы сделать так, чтобы его творение само шевелило нижней челюстью; и уж тем более непостижимо, что, совпадая с артикуляцией черепа, из него раздавались звуки, схожие с человеческой речью.

Хотя люди так говорить не могут… Возможно, мертвые – да, но кто слышал мертвых?

А какой мастер способен покорить огонь, послушно застывший в маленьких провалах глазниц, освещая их ровным мертвенным пламенем, похожим больше всего на проглядывающий во мраке ночного леса свет гнилушек?

Не знаю уж, стоит ли называть удачливым выдуманного мной грабителя? Того, кто, похитив суму и – случайно! – оставшись жив, найдет этот череп. Ох, не простая безделушка оказалась бы в его руках, не простая! Нечеловеческого она происхождения, не нашего мира! Если же не забывать, как жестока бывает наша, обжитая вроде вдоль и поперек явь, поворачивающаяся к нам то задом, то когтистой лапой, то ясно станет – нельзя знаться с порождениями иного мира, не то что трогать их!

Если, конечно же, ты не отделяешь себя от этого мира. И точно знаешь, что мир этот – твой.

Миронег, к примеру, по образу некоторых эллинских философов, считал себя космосом, то есть вселенной, самодостаточным миром, которому не нужно окружение. От соприкасавшихся с ним вселенных – людей, богов, деревьев – Миронег желал одного.

Равнодушия.

Любое чувство опасно. Что, скажите на милость, может навредить больше – ненависть или любовь, в которой нет надежды на взаимность? А ведь любовь, говорят, хорошее чувство.

Миронег хотел от окружающего мира забвения, считая чуждым все вокруг себя. Но мир думал иначе; людям был нужен лекарь и хранильник, богам…

Кто был нужен богам?

Вопрос, наверно, к ним, а не к Миронегу.

* * *

– Зачем я понадобился тебе, Хозяйка? – спросил Миронег, глядя на отсветы огней иного мира в глазницах черепа.

Хранильник начинал разговор, по привычке произнося слова вслух. Точно так же и череп, из вежливости или кто его знает ради чего, выдавливал из себя звуки человеческой речи, хотя получалось это у него не лучше, чем у дешевой саундкарты. Вскоре же Миронег умолкал, вспомнив, что Хозяйка не нуждается в словах, воспринимая напрямую мысли своего собеседника. Останавливалось и конвульсивное содрогание нижней челюсти черепа. Человек с божественным сувениром замирали, как предтечи славной встречи на кладбище.

Как, интересно, звали того несчастного, чья истлевшая голова долго украшала забор вокруг жальника? Не Йорик же, право слово?!

– Невежливо начинать разговор с вопроса, – проскрипел череп.

– А навязывать беседу – вежливо? – Это Миронег спросил уже мысленно, и так же, душой, а не барабанными перепонками, получил в ответ смешок.

Игривый такой смешок, словно собеседницей его была молодая девушка, а не богиня, которая есть любовь и смерть в одном.