Ах какая жизнь занятная штука! Я не припомню ни одного романа, интрига которого начиналась бы с подобной ничтожности. Ни Толстой, ни Достоевский не доходили до такой микронной мешковины людской обиходности. Лишь несравненный Николай Васильевич Гоголь посвятил теме точечного зарождения канцерогенного разлада целую «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». «Гусак!» – какое экзистенциальное словечко нашел неувядаемый классик.
А вот в мой разум возмущенный, отбрасывая прочую воспоминательную утварь, снова норовит влезть могутный Леша Плешаков. Он в жизни многое видел сам, а главное, по своей основной журналистской специализации, общался с массой интересных людей. В газетных и журнальных материалах вряд ли помещалась хотя бы половина собираемой им информации. Мне нравилось, когда он, приходя в редакцию, с шумом придвигал стул, усаживался и начинал рассказывать что-то в дополнение к тому, что я читал в его публикации. Ради этого я откладывал любые дела, поскольку почти всегда узнавал нечто необычное.
Ну а заканчивал он свой «устный выпуск» «фирменным» томительным вздохом (дескать, эх, жизнь наша скорбная) и одной из своих всегдашних придурошных присказок, никак не связанных с темой разговора.
Например, такой:
– Все мы евреи…
А гораздо чаще – неучтивым изречением, память о котором как раз и вернула еще раз на эти страницы фигуру нашего давнего друга:
– Все бабы дуры.
От себя добавлю: и не только бабы.
В конце 2009 года мы засиделись перед телевизором по случаю программы «Что? Где? Когда?». Припозднившись с вечерним кефиром, попали на музыкальную передачу «Эха Москвы». Вообще-то это разговорная станция, но в ночное время позволяет себе такие слабости. Звучал один из множества вариантов романса «Среди миров» на стихи Иннокентия Анненского.
Может быть, она забыла, что я знаю про это уже много-много лет. А может быть, подумала, что я об этом пустяке забыл, и захотела напомнить.
– А мое любимое – то же, что и полвека назад.
Галина кивнула. Я понял: помнит.