Шенна

– Пусть выведут жеребца на середину поля, – посоветовал он. – Один из заявителей встанет по одну сторону поля, а другой – по другую. Пускай затем жеребца отпустят и оба позовут его. Такое мое мнение, что он побежит к законному хозяину.

Так и поступили. Как только жеребцу позволили бежать, тот поскакал к человеку, который его кормил.

Вскоре всех лошадей на поле раздали, но даже притом оставались еще люди, не получившие своих коней. Не всех сыщики смогли разыскать. Те, кто не получил свое имущество, грустили и печалились, и все вокруг говорили, что плохо их дело и что им не повезло бы во второй день точно так же, как не повезло в первый. Всяк жалел их, и все судили да рядили, как было бы лучше представить все это королю. Никто не сомневался, что королю известно, как на самом деле обстоят дела, и что уж он-то что-нибудь предпримет. Тогда капитан сказал, что лично получил приказ от короля каждому, кому нельзя будет вернуть его лошадь, возместить стоимость этой лошади.

– Однако, – сказал капитан, – как же мы узнаем стоимость лошади, если лошади нет?

Все замерли. Никто не знал, как можно подсчитать стоимость лошади без лошади. Было б неразумно принимать суждение владельца за истинную стоимость его собственной лошади. Также не было никакого смысла отдавать честные деньги заявителю в обмен на такую же сумму фальшивых. Что же было делать? Это всех озадачило. Заявители настойчиво требовали свое, потому что король велел возместить их собственность. Капитан оказался в затруднении, не зная, сколько выдать каждому заявителю. И ни у кого не получалось предложить, как справедливо оценить ненайденных лошадей.

Тут Шенна заговорил снова.

– Условимся решить спор так, – сказал он. – Пусть перед нами выведут лучшую и худшую лошадь из тех, что раздали сегодня. Пусть двое судей решат, чего стоит и та, и другая, а потом бо́льшую и меньшую стоимость сложат и поделят пополам. Пусть столько денег, сколько составит эта половинная сумма, и дадут каждому, кто не вернул свою лошадь. При таком решении, быть может, один получит немного больше, чем по справедливости, а второй немного меньше, но не думаю, что найдется иное решение, какое окажется ближе к справедливому.

Тут все загомонили и захлопали в ладоши.

– Вот это разговор! Вот это разговор! – говорили они. – Вот оно, справедливое суждение!

Капитан посмотрел на Шенну.

– Ух ты, – сказал он. – Да ты у нас тут не сапожник, а судья!

Так решили дело, и все остались довольны.

Как ни велико было желание людей взглянуть на королевских всадников, на их оружие и шлемы, на их одеяния и великолепие, еще большим было желание людей короля как следует рассмотреть Шенну, поскольку, пока шли дела в городе, Кормак рта не закрывал, описывая Шенну и хвастаясь, что не найти во всей Ирландии того, кто сравнится с ним глубокими суждениями и острым умом, прозорливостью и живостью поступков, особенно когда поступки эти необходимы.

Сперва, увидев Шенну на поле, куда его привели люди, чтобы тот поручился за них, королевские всадники были разочарованы. «Так вот, значит, – сказали они, – он каков!» Выходило, что Шенна всего лишь сапожник, как и всякий другой сапожник, а речи Кормака – просто пустые слова, брошенные на ветер. Но когда они услышали, что Шенна решил насчет лошадей, то так глаза и вытаращили и до глубины души удивились, что никто из них сам не смог найти такого решения.

Когда уладили ту неувязку и все остались довольны, а люди короля засобирались домой, капитан подошел к Шенне и отозвал его в сторону.

– Тут такое дело, Шенна, – сказал он. – Когда я покидал дом, король приказал мне привезти тебя с собой, потому как слышал о тебе лестные отзывы и ему бы очень хотелось иметь рядом такого человека.

– Скажи королю, твоя милость, – ответил Шенна, – что для меня все богатства жизни моей – ничто, и мне все равно, жив я или мертв, в сравнении с волей моего короля; говорить о моих добродетелях нечего и знания мои малы, но как бы малы или велики ни были мои усилия, я не пожалею их на службе у него. Попроси его величество дать мне немного времени, чтобы окончить здесь все мои дела и справиться с заботами.

– А много ли тебе понадобится времени? – спросил капитан.

– Год и три месяца, твоя милость, – сказал Шенна.

– Вот и хорошо, – сказал капитан.

А причина, почему сказал Шенна «год и три месяца», была в том, что к тому времени из тринадцати лет неистраченным у него оставался всего только год с четвертью.

ШИЛА: Боже мой, бедняжка! Что хорошего он видел в жизни! И как же летит время!

ГОБНАТЬ: Ну да. Можно подумать, будто с самого начала не известно, когда оно закончится.

НОРА: А мать Пегь сказала, что Пегь тринадцати лет не будет до самого мая.

КАТЬ: Это когда она такое сказала?

НОРА: А ты не помнишь тот вечер, когда она испугалась, а мы все разбежались? Я-то тогда не побежала и слышала, что она сказала. «А ведь тебе уже будет тринадцать лет в следующем мае».

ПЕГЬ: Долго ли, коротко ли шли года, а только осталось всего год и три месяца, да и они пролетали очень быстро.