Шенна

ПЕГЬ: Когда Сайв вернулась домой из города, первое, о чем рассказала ей Пайлш, – что мать Микиля часто приходила и проводила в доме ночи напролет, заботясь о больном, а сиделка покуда могла немного вздремнуть. Как ни зла была Сайв, это тронуло ей сердце. Прежде чем пригласить кого бы то ни было, она сама отправилась в дом вдовы и сказала ей, что та может приходить.

– И вот что, – сказала Сайв. – Если вы с Микилем к нам не придете, никакого пира у нас вовсе не будет. Я понимаю, что отец мой пока еще очень слаб. И я крепко запомнила, что если бы не ты и не дочь Шона Левши, лежать бы ему сегодня в земле. Я никогда не доверяла сиделкам. Сколько раз такая разбойница доводила больного до обострения, а у самой на уме лишь бы устроить себе стол да ночлег подольше. Так ты придешь? – спросила она.

– Еще бы не прийти. Будь спокойна, – ответила вдова. – С чего бы мне не прийти?

– А Микиль придет? – спросила Сайв.

– Конечно, придет, не бойся, – сказала вдова.

Вот они и пришли.

Диармад не уставал изумляться, глядя, как Микиль пришел помогать, а Сайв распоряжается им и зовет его по имени, говоря: «Микиль, сделай это», «Микиль, сделай то», «поди сюда, Микиль», «подыми-ка вот это вместе со мной» – и слева, и справа, и повсюду. «Чудны дела твои, Господи, – сказал про себя Диармад. – Как знать, что еще нас ждет».

На свадьбу собралось множество гостей, но даже при том еды и напитков оказалось более чем достаточно. Сайв и ее отец подготовили все без всякой скупости, щедро и с размахом, и, уж будьте покойны, никого из присутствующих ничем не обидели. Когда накрыли стол, вам бы стоило на него взглянуть. То был просторный, широкий стол – даже не стол, а два стола, составленные вместе. Во главе, как раз напротив священника, лежал кусок говядины – громадный, словно бочонок. Что до блюда под этим куском мяса, сильней всего на свете Большого Тинкера удивляло то, как оно может выдержать такой вес и не треснуть. На другом конце стола, напротив викария, лежал бараний бок – крупнее многих говяжьих четвертин. Весь стол с каждой стороны, от одного конца до другого, уставлен был разными мисками со всевозможными сортами мяса: тут тебе и бекон, и ягнятина, и телятина, и утятина, и гусятина, и козлятина, и зайчатина, и куропатки, и бекасы, и цыплята.

Сорок четыре гостя сидело за столом в первый присест. Микиль их сосчитал. И все-таки компании пришлось сменяться, так много людей являлось на свадьбу. Едва один вставал, другой садился на освободившееся место. Но даже за последнего можно было не опасаться, что уйдет он обиженным. Когда все уже сделались счастливы и довольны, еды оставалось еще для стольких же.

Сколько ни сидело людей на пиру в тот вечер – мужчин и женщин, пожилых и юных, – у всех на уме была одна и та же мысль, и мысль эта читалась ясно и четко. Уж на что хороши еда и напитки, уж сколько веселья да удовольствия получается, уж до чего шумный выходит праздник, втайне все думали об одном, и ни один гость ни словечком не обмолвился об этом другому. А дума была такая: как же никто не заметил после всякого сватовства, что случилось за это время, после всяческих вестей и слухов – и про Шенну, и про Майре Махонькую, и про Нору с Плотинки, и про Деву с Крепкого Холма, – что именно Кормак Нос в конце концов будет играть свадьбу! Мысли у них этим заполнялись, заполнялись, заполнялись – но, ей-ей, никто и намека никакого себе не позволил.

Об этом думал Микиль, когда кто-то попросил передать ему нож, а он передал ему тарелку с беконом. Об этом думала Дева с Крепкого Холма, когда сказала, что ей уже хватит, и протянула тарелку за добавкой мяса. Об этом думала Нора с Плотинки, когда кто-то спросил, не налить ли ей еще вина, а та ответила «Почем мне знать?», так что все кругом прыснули со смеху. Похоже, об этом думала и Майре Махонькая, когда спросила хозяина жеребца, много ли он получил за коня на ярмарке.

Во всем собрании не думал про это – ни хорошо, ни плохо, ни вовсе никак, – сам Кормак. Он ничуть не подозревал, что подобная мысль вертелась в голове каждого присутствовавшего.

Бродяги да нищие со всей округи собрались снаружи на дороге и вокруг дома. Неудивительно, что прошло довольно много времени, прежде чем дали им наконец поесть и выпить. И у них в головах засела все та же мысль. Сидела она там до тех пор, пока долгое ожидание слишком не затянулось и не усилило до невозможности голод и жажду выпивки. Тогда терпение их лопнуло и они принялись обсуждать эту мысль – и обсуждалось им хорошо. Вскоре, однакоже, когда принесли еду и питье, все они нашли, что и пища, и напитки удивительно хороши, живительны, вкусны, так что после уже и виду не подавали, что обсуждали все это, бродяги!