Шепот

Солнце припекало еще спозаранку, нагретый воздух стал между деревьями тяжелой стеной, в таком воздухе трудно дышать, а еще труднее продвигаться вперед без остановок и отдыха. Бандюги уже давно исходили десятым потом, а их пленник шел себе да шел, не озираясь, все так же тщательно огибал все веточки и пенечки, легко перешагивал через ямки и горбочки, словно был не человек, а олень или лесной дух.

Булавному хотелось отдохнуть. Всю жизнь работал он на нивке, никогда не боялся усталости, не пугался и пота, но не имел привычки бродить по лесу без дела, не умел этого и не мог постичь, как это можно. Когда выходили в лес на разведку, часто усаживались на пнях или кучах сушняка, курили, перебрасывались от нечего делать словом или же передвигали в головах медленные, тяжелые, как жернова, мысли. А так как думать не хотелось, чтобы не забегать вперед в желании угадать свою судьбу, то один из них, вот тот средний, тот пройдоха с нахальными серыми глазами, носил в кармане засаленную колоду карт, и игра помогала им забыть обо всем на свете. Играли только на интерес, на деньги, в ход шли любые деньги: польские злотые, советские рубли и даже немецкие оккупационные марки, которые не имели ни малейшей ценности, и уже никто и не верил, что хоть какую-нибудь ценность обретут, мечтали когда-нибудь увидеть хоть краем глаза американский доллар или хотя бы английскую монету, но такого у них не водилось, поэтому довольствовались тем, что имели. Еще вчера бородатый обчистил двух дурней из жандармерии, привязавшихся к ним. Играли они тут неподалеку, в этом самом лесу, на широком сосновом пне, срез был гладенький, карты смачно шлепали по нему, сидеть было удобно и покойно, протянув ноги и подставив бороду солнцу. Ох, дай боже…

Шли дальше, обливались потом, тяжело дышали, злились в душе на неожиданного пленника, проклинали его, каждый думал, что лучше всего было бы просто развалить ему голову одним выстрелом еще там, на поляне, и теперь идти себе, не торопясь, сидеть, где захочешь, может, даже немного вздремнуть в кустах или же шлепать картами по широкому пеньку… Но каждый боялся своего товарища, боялся, что донесут сотнику, а тот жестоко карал за нарушение приказов, нужно было тянуть этого недорезанного дурня до самого сотника, не было другого выхода, они должны были доставить задержанного в укрытие их сотни.

А уже подходили ко вчерашнему пню, и булавный почувствовал, как у него зачесались руки, сначала взмокли ладони, а потом зачесались, и заныло сердце, и захотелось сесть, как вчера, протянуть ноги, загнуть неторопливо рожок карты, заглянуть туда одним глазом, а потом хлопнуть ею и, заграбастав всю кучу денег, пасобиравшуюся перед банкометом, гаркнуть: «Мои!»

И сероглазый отгадал мысли своего бородатого товарища, и у него, видимо, замлело сердце, он погладил себя по карману, в котором прятал карты, вздохнул.