Шепот

Американцы не спешили прятаться в затишок и тепло немецких домов. Видимо, хотели продемонстрировать свою абсолютную независимость от завоеванных, а главное, свое превосходство. Раскинули теплые палатки, раскочегарили походные кухни, настоящие полевые рестораны, где одновременно готовилось по пять-шесть блюд, автофургоны превратились в деловые штабные комнаты и спальни для офицеров. Санитары ходили с большими шприцами и распыляли везде сероватый порошок ДДТ, чтобы, не дай бог, к стерильно-чистым американцам не прицепилась какая-нибудь немецкая эпидемия. Несколько дней американцы попросту не замечали местного населения, они ходили по улицам поселка, как в лесу среди деревьев, а не среди людей. Казалось, что это оскорбительное игнорирование будет длиться теперь вечно, и уж кто-кто, а Гизела прониклась просто паническим настроением. Ибо если победители обещают Германии и всем немцам такое невнимание, такое непростительное безразличие, то зачем же тогда жить? Постепенно начала понимать и оправдывать всех тех, кто предпочитал героическую смерть прозябанию поверженных. Наверное, американцы тоже почувствовали, что нельзя слишком долго играть в пренебрежение с завоеванными, главное же — с женщинами, которые благодаря своей особо тонкой душевной организации с особенной силой переживают свою униженность, принесенную завоевателями.

Еще в психологических секциях высоких штабов высокоумные буквоеды в офицерских мундирах только-только начинали изучать вопрос, как нужно относиться к мирному немецкому населению их победоносным войскам, как войска уже сами постигли неразумность своего поведения, и холодный кордон отчужденности стал понемногу ломаться, прозвучали первые слова, обращенные к местным жителям, солдаты одаривали улыбками немецких девушек и заглядывались на их стройные ноги так же, как заглядывались на ноги своих девчат в Штатах, офицеры, определив заранее самые респектабельные дома, сделали первые визиты.

На усадьбу родителей Гизелы пожаловал пожилой лейтенант. Гордо задирая голову в круглой каске, свысока усмехался узкогубым ртом, но у него были красивые серые глаза под широкими, по-мужски широкими бровями, и он немного понравился Гизеле, особенно же, когда, знакомясь, многозначительно придержал ее узкую ладонь в своей сильной руке и заглянул в глаза своими серыми, как сталь на солдатских штыках, глазами. Но когда заметила, что Ирмину руку он держал еще дольше, а потом, когда лейтенант снял каску и шерстяную шапочку и оказался до неприличия лысым, она брезгливо скривилась. Тоже завоеватель!

Лейтенант что-то бормотал, подарил старикам и Гизеле жевательную резинку, Ирме плитку шоколада в простой бумажной обертке. Обрадованные и встревоженные хозяева пригласили его к столу, поставили вино и ликер. Он выпил вина и ликеру, налил всем, предложил выпить, после чего поглядел на стариков так, что они сразу поняли всю неуместность своего присутствия и быстренько выскользнули из комнаты. На Гизелу лейтенант попытался было тоже поглядеть недобрым оком, но она выдержала взгляд, придвинулась к офицеру ближе (хоть и был ей противен), льстиво улыбнулась, как и приличествовало побежденной, оставленной всеми защитниками одинокой женщине, подвинула свой бокал к бокалу лейтенанта, чтобы выпить вместе, но он отвернулся от нее и придвинулся к Ирме. Такой хам! А та девчонка ничего не понимала, глупая. Лейтенант подливал и подливал вино в бокалы, Ирма пить отказывалась и пила только тогда, когда ее просила Гизела. Американец понял наконец, что Гизела может стать его союзником, и уже не отворачивался от старшей сестры, лил обеим поровну, хотел споить обеих, чтобы потом взять ту, на которую нацелился, как только очутился в этом доме. Гизела пила без упрашиваний, моргала Ирме, чтобы та тоже пила, — она хорошо знала, что сколько бы женщина ни выпила — стоит ее один раз хорошенько тряхнуть, как весь хмель мигом вылетит из ее головы.

Старики, видимо, уже уснули, а лейтенант все еще накачивал сестер вином. Гизела, хоть и шумело в голове, не теряла рассудка, хихикала как раз в меру, присоседиться к лейтенанту уже не пыталась, ибо как мужчина он ей не импонировал даже после выпитого. Зато Ирма, может впервые в жизни, опьянела. У нее блестели глаза, она беспричинно смеялась, движения ее как-то расклеились, будто она перестала владеть своим телом. Чужеземный за-летчик решил, что время штурма пришло. Повернулся к Гизеле, наставил на нее лысую голову, бросил исподлобья взгляд, безмолвно приказывающий: убирайся отсюда, ты лишняя. Не было управы на такое хамство. Гизела оскорбленно поднялась и, чувствуя, как сразу становится некрасивой и малопривлекательной, вышла из комнаты, не оглядываясь ни на сестру, ни на лейтенанта.