Шепот

…Она проснулась оттого, что кто-то тормошил ее за плечо, услышала испуганное женское всхлипывание в темноте рядом с собой и ворчливый голос хозяина, старого Юры, который повторял: «Софийко, вставайте… Какой-то гвалт… Софийко, вставайте. Гвалт… Софийко…»

Испуганно подхватилась, еще ничего не понимая, стала одеваться. Старая Юрчиха приговаривала из темноты: «Дитя ты мое…» Не имели детей и молодую учительницу полюбили, как родную. Ворчун дед Юра на этот раз тоже не отходил от Софии, торопил ее своим беспокойством, бормотал растерянно: «Переполох на том краю… Гвалт…»

Так ничего и не поняв как следует, София побежала к дверям, старик открыл их перед нею, сам тоже ступил в снег, повернулся в ту сторону, откуда долетал приглушенный расстоянием шум. Женские крики прорезали темноту острыми всплесками безнадежности, глухо хлопали двери, скрипел снег под множеством тяжелых ног, коротко ржали кони. «Бандеровцы!» У нее уже не было никаких сомнений. Да и старый Юра своим обеспокоенным молчанием подтверждал страшный факт. Что было делать? Если бы у нее было оружие, бросилась бы наперерез им, пусть их там хоть тысяча, и била бы, стреляла, пока не победила бы или погибла. Но вооружена она была только знаниями, с помощью которых могла вести за собою армии малышей. Перед бандитами эти армии бессильны, если не жертвы.

По улице бежали какие-то люди. Тревожно стонал у них под ногами снег. Старый Юра отодвинул Софию, заступил ее, закрыл спиной, хотя был пониже учительницы. Хотел защитить, уберечь, верил в свою силу хозяина этой земли, в свою мужественность, которая испокон века понуждает к героизму, когда речь идет о безопасности и неприкосновенности женщин. Но София не послушалась старика. Рванулась на самую середину улицы, навстречу бежавшим, так, словно чувствовала, что то не враги, а друзья, которых необходимо успокоить, помочь им. Узнала девушек: Стефу, Богдану, Ганку, Марию. Бросились к ней, заламывая руки, заголосили: «Йой, Софочка, милая, пропали мы все, пропали!.. Хватают девчат и женщин!.. Тату и маме велят, чтобы держали дочку… А муж чтобы жену!.. Кто не подчиняется, стреляют… Пропали ж мы все…»

Она почувствовала, что единственная среди всех спокойна. «Тихо! — шепнула. — Какая-нибудь из вас поведет меня назад? Нужно созвать всех, кто бежал от бандитов. Собраться и немедленно убегать из села». — «Йой, сестричка, да куда же?»

Она не слушала, толкнула ту, что стояла ближе всех, почти силой потащила назад, заставила бежать. Бежали теперь навстречу опасности, навстречу стонам, выстрелам, угрожающим крикам, что темным валом катились с того края села, захватывая все новые и новые жилища. Заглядывали в притихшие дворы, звали с собой сестер по несчастью, бежали дальше, не заботясь о том, внял им кто-нибудь или нет. Когда повернули назад, София не помнила. Помнила себя во главе уже доброго десятка перепуганных девчат, когда одолевали заснеженные горы, скатываясь вниз К Яворову ручью.

Ручей не замерзал и в самые лютые морозы, только с этого берега нарастали, как пелена на живом глазу, мертвые пласты льда, сужали русло ручья, и вода вгрызалась в противоположный крутой берег, отдавала ему свое тепло, растапливала на нем снег, и казалось, он как бы дымится на морозе.

Они бежали, спасаясь от бесчестья, забыв, что впереди, гонимые лишь одной мыслью: «Дальше, дальше!» Яворов ручей остановил их. Вода сердито клокотала в темноте, противоположный берег черно вздымался вверх. Стихия требовала от несчастных смелости, которую они давно растеряли в холодной ночи. Девушки остановились перед ручьем, остановилась и София. Так долго бежали они от села, уже исчерпали все силы, а на самом деле еще и не убежали никуда, и село недалеко, и тут неодолимая преграда. Слышали, как грозный вал катится селом и докатывается уже до этого края, знали, что нечего ждать оттуда помощи, а только беды, но все же стояли перед бурлящим ручьем, ждали и дождались.